«Завтра буду уже там», — думал пан Плишка, и сердце от радости прыгало в груди.

А тень фабрики словно росла, ширилась, наползала на все вокруг.

У пана Плишки мучительно болела нога. Он закрыл глаза, потому что фабричные трубы выступили из мрака и были так близко, как будто над самой его головой. Они наклонялись, они хотели схватить его.

— Подъемник! Эй!

Он сильно вздрогнул. Этот крик прозвучал у него в мозгу, а ему казалось, что он долетел с фабрики.

— Не поддамся, нет!

Он выскочил в окно, вскинул узел на спину и зашагал к станции.

Но дорога шла мимо фабрики.

— Подъемник! Эй!

— Матерь божья! — Пан Плишка прижался к забору и с ужасом смотрел на черные окна…

Ему почудилось, что окна подстерегают его, что за ними, там, в глубине, машины столпились и все уставились на него.

Стояла мертвая тишина, струйки дождя дрожали в воздухе, как нитки бус, и едва слышно шелестели в листве.

Светало. Все яснее видны были здания фабрик. Они вырастали со всех сторон, таились в сумраке, преграждали путь. Серая пыль дождя еще заслоняла их, но они росли в этом хмуром рассвете, громоздились, вытягивались все выше, казались все грознее…

— Во имя отца и сына!

Пан Плишка помчался чуть ли не галопом, закрыв глаза. Миновал фабрику и перевел дух только в поле, у леса. Страшно утомленный, он присел отдохнуть на меже.

Он отошел уже довольно далеко от дома, но фабрика была еще хорошо видна.

Становилось все светлее. Вдруг где-то на другом конце города завыл гудок.

Пан Плишка сорвался с места и торопливо вошел в лес.

А гудки гнались за ним, как собаки, и впивались в самое сердце. Один… другой… десятый… Каждую секунду, каждый миг раздавались эти призывные, пронзительные голоса фабрик!

Пан Плишка оглянулся: сквозь сетку дождя в туманной мгле уже загорались и расцветали над городом электрические солнца.

— Господи! Господи! — бормотал он в ужасе.

Побежал еще быстрее. Он во что бы то ни стало хотел убежать, но гудки преследовали его, выли в лесу, пробивались сквозь чащу деревьев, сквозь мглу, настигали его, хлестали по сердцу, наполняли его болью, страхом, бурным протестом и отчаянием.

Вот и могучий голос его фабрики прорезал воздух. Ах, как хорошо он знал этот голос! Как он его знал!

Пан Плишка остановился, не дыша, ничего не сознавая. А гневный голос фабрики звал его:

— Вернись! Вернись! Вернись!

Спустя полчаса он уже стоял на своем месте в подъемной машине.

— Подавай в белильный!

— Подъемник! В сушильню!

— Эй! В отделочный!

Падали слова команды в глубокий колодец, и пан Плишка, еще более, чем всегда, молчаливый и покорный, поднимался, спускался, как всегда, спокойно, плавно, автоматично.

И только по временам, вспоминая прошедшие дни своего бунта, плакал, но плакал беззвучно, тихо, боясь, как бы не услышали машины.

1900 г.