— Я не понял вас.

Цю посмотрел на жену.

— Она сильно тоскует по Пекину, — вздохнул он. — Здесь им нелегко… да и мне тоже.

— Но я думаю, Тинченю не так уж плохо здесь, судя по тому, что я слышал. Между прочим, Цинцин, знаете, Диана привела его несколько минут назад. Я слышал, как они поднимались по лестнице. Я подумал, что не стоит, чтобы мальчик беспокоил Цяньвэя.

— Очень любезно с вашей стороны, товарищ Юнг. Лучше, чтобы он не видел своего отца больным.

— Я тоже так подумал. Он так устал, бедный малыш.

— Я думаю! — Цю впервые выказал признаки оживления. — Вы знаете, что они заставили его делать? Они забрали его на заре и заставили собирать собачьи катышки. Он вымотался.

— Все остальные дети занимаются этим, Цю Цяньвэй, — очень любезным тоном заговорила Джинни. — Это же удобрение. Все дети думают, что это очень веселое занятие.

— С ума сойти!

Цю отвернулся и замолчал. Саймон с сочувствием посмотрел на него. Затем он сказал:

— Цю Цяньвэй, как вы думаете, почему вас послали сюда?

Цю вздохнул.

— Я допустил некоторые ошибки. Я считал, что их простили мне, что они остались в прошлом, но я оказался не прав. Я нуждался в перевоспитании. Чаян — хорошее место для перевоспитания. — Он пробормотал что-то неразборчивое себе под нос.

— Я не расслышал вас, Цю Цяньвэй.

Цю повернулся к Саймону и, к изумлению англичанина, произнес:

— Одни выращивают, другие поливают, и каждому воздастся по трудам его.

— Вы поражаете меня, Цю Цяньвэй. Ведь вы процитировали Новый Завет христианской Библии.

— А почему это удивляет вас, тайпань Юнг? Ведь я получил западное образование. Когда-то я обладал силой и был высокомерен. Теперь я здесь, в Чаяне. Это верно. Это правильно. Я принимаю это. Вы не согласны с этим?

— Я согласен. Хотя лично я думаю, что вас уже перевоспитали в достаточной мере, — ведь я видел, как много вы работаете. А еще я думаю, что это только одна причина. Есть еще и другая.

— Какая?

— Ваши руководители решили, что мы хорошо подходим друг другу.

— Что?!

— Да, хорошо подходим. Мы привыкли друг к другу, несмотря на то, что мыслим по-разному. Мы связаны друг с другом, Цю Цяньвэй.

Цю недоумевал все больше и больше.

— Мы связаны?

— Конечно. — Саймон вытянул ноги и положил руки на бедра. — Я не думаю, что ваши руководители надолго отправили вас в Чаян. Вас можно использовать с большей пользой где-нибудь в другом месте.

— Вы говорите это, но не знаете обо мне абсолютно ничего.

— Да, но я хотел бы узнать вас поближе.

— Почему? Это не должно вас интересовать.

Саймон отхлебнул еще супа и выждал, пока Цю совладает со своей злостью. Через некоторое время китаец заговорил прежним спокойным тоном:

— Моя мать недавно умерла… еще до того, как мы приехали сюда. Она многое рассказала мне о наших предках.

— Я соболезную по поводу ее смерти.

— Она сильно болела, ее время пришло. Как я сказал, она многое помнила о прежних временах. Мой прадед в возрасте тридцати четырех лет получил высшее образование. Такой молодой, вы можете себе представить? Он стал судьей. Он управлял ямынем[34] в Амое. Потом его призвали ко двору, где он стал Великим Советником при императоре Тун Чжи. Он отвечал за императорские сады и охотничьи угодья.

Джинни издала возглас удивления. Саймон с большим трудом сохранил бесстрастное выражение лица. Высокопоставленный кадровый работник и с такой родословной — это было неслыханно.

— Потом уже мой дед служил при дворе императора Гуансюя, которого сместила с престола Вдовствующая Императрица. Когда она вернулась из изгнания, дед глубоко оскорбил ее. Он поддерживал ее внучатого племянника Пу Цзюня. Поэтому она сослала его в ссылку, но у него остался старший сын — мой отец. Он принимал участие в Великом походе. Сам я родился в Янани.

— Янань! Тогда вы помните…

— О да. Я все помню. Мао Цзэдуна, пещеры… Но лучше всего я запомнил солдат. Они не насиловали, не грабили и не воровали. Они платили за все, что брали. Такая армия…

Он снова замолчал. Цинцин смотрела на мужа с восхищением, а Саймон был потрясен.

— Как же вы выжили с такой биографией? — спросил он. — Вам, должно быть, было очень трудно получить разрешение на выезд, а потом и на въезд.

— Тогда партия не была тем, во что она превратилась позднее. Все, что ее заботило, так это то, кому принадлежит твое сердце. — Он замолчал, будто испугался своей опрометчивости, но потом все же не удержался. — Сейчас все совсем по-другому.

— Но ведь вы обучались за границей, не так ли? Культурная революция…

Цю отодвинул наполовину опустошенную миску с супом.

— Я был оглушен и ослеплен. — Голос Цю был спокоен, китаец лишь констатировал факт, но он не сумел скрыть свои чувства, бушевавшие внутри.

Саймон много раз слышал это старое выражение — «Я был оглушен». В произношении Цю, несмотря на спокойный голос, звучал ужас.

— К счастью, я успел уехать, прежде чем началось самое худшее. Но даже тогда я видел, успел увидеть много… много разного. Я постарался задержаться на Западе на несколько лет, переводясь из одного университета в другой. Мой отец занимал высокий пост в Главном управлении Центральной разведки, он был способен прикрыть меня. И конечно же, я готовился.

— Готовились?

— К будущему. К мирному времени, когда Китай снова обретет свое место в этом мире. Тогда люди, подобные мне, с западным образованием, снова начнут пользоваться уважением и займут надлежащее место.

Наступило долгое молчание. Через некоторое время Саймон придвинул свой стул к Цю так близко, что лицо его почти касалось лица китайца, и сказал:

— Я хотел бы поговорить с вами.

— О чем?

— Может быть, вы согласитесь поговорить с глазу на глаз?

— В этом нет необходимости. Моя жена хороший партийный товарищ. Мои дела также и ее дела, и дела партии.

— У нас то же самое. — Одна рука Джинни лежала на столе.

Саймон взял ее двумя своими ладонями и сжал. Джинни удивленно посмотрела на мужа, пораженная этим, таким необычным выражением привязанности на людях.

— Тогда говорите, — сказал Цю. — Что вы хотели сказать?

— Сначала я хотел бы узнать кое-что у вас, Цю Цяньвэй. Зачем вы заставили мою жену написать это письмо и оставить его в моем сейфе?

Джинни сидела, не сводя глаз с рук Саймона, сжимавших ее ладонь. Но, услышав вопрос, она подняла глаза и пристально всмотрелась в его лицо, в то время как по ее собственному распространялась волна радости.

— Вы представляете себе, какие страдания вы причинили мне этим? — продолжал Саймон. — Зачем, Цю Цяньвэй? Зачем?

Цю нахмурился и не ответил. Саймон опять заговорил:

— У меня было много времени подумать над этим, пока я находился здесь. И я думаю, что знаю ответ. Вы никогда не доверяли мне, никогда не верили, что я буду в точности подчиняться вашим инструкциям. Поэтому вам было необходимо вывести меня из душевного равновесия, ослабить мою способность защищаться.

— Может быть, — пробормотал Цю. — У меня был приказ. Я его выполнял.

— Но тогда скажите мне: была ли необходимость вмешивать во все это мою несчастную семью? Почему ради выполнения ваших планов они должны были страдать?

Цю фыркнул.

— Разве это не очевидно? Ваша жена слишком многое о нас знала. Ваш сын стал свидетелем убийства ваших слуг.

— Но это не дает объяснения тому факту, почему вы привезли их в Чаян. Вы же могли просто убить их.

— Вряд ли. Ведь они были превосходными заложниками, не так ли? Мы собирались использовать их для того, чтобы сохранять контроль над вами, пока не доставим в Китай и вас тоже. К счастью, оказывать давление через них так и не понадобилось. Мы захватили вас в Сингапуре с первой попытки.

— Я понимаю вас. И я рад.

— Рады?

— Да, рад. Потому что это сделало меня ближе к моей жене и детям. Чаян — хорошее место для этого, Цю Цяньвэй. Для перевоспитания, я имею в виду.