Поначалу он замыслил драму мрачную, угрюмую, страшную и жестокую, но потом побоялся, что, несмотря на искренние попытки создать драматический эффект, может выйти «чудовищная смесь фарсовых нелепостей, от которой помрет со смеху даже видавшая виды публика». 30 ноября он возвестил: «Сегодня кончил пьесу… Три действия, шесть картин — шедевр, и все за какие-то несколько недель, включая сюда и поездку в Париж[96] и статьи об Ибсене».

Конечно, с пьесой еще предстояло повозиться: сделать ее сценичной, перечитать историю американской войны за независимость, выверить исторические события, поставить некоторые даты. Но Террису он уже мог написать, что обещание свое сдержал — есть «сильная вещь» с очень выигрышной ролью для любимца «Адельфи». То, что произошло потом, Шоу изобразил в своем письме ко мне следующим образом: «Я читал ему «Ученика дьявола» на квартире у Джесси Миллуорд. Он в полной растерянности прослушал почти весь первый акт и остановил меня вопросом: «Простите, что перебиваю. Это все происходит в комнате?» (Обычно мелодрамы начинались на деревенской лужайке.) Я отвечал, что в комнате. «Ага, — сказал он. — Теперь понимаю. Продолжайте. Ничего, что я вас перебиваю?» Читаю дальше. Уже страницы две из второго акта прочел, как вдруг он спрашивает, а на лице — отчаяние: «Простите, я вас опять перебью. Это тоже происходит в комнате?» «Именно там», — говорю. Он заявил, что теперь я его совершенно успокоил, что лучше лишний раз спросить и что можно гнать дальше. Гоню дальше. Отбарабанил еще минуты две, и тут он впал в такую прострацию, что пришлось с помощью Джесси волочить его в соседнюю комнату и там отхаживать крепким чаем, пока он не пришел в чувство и не застыдился своей немощи перед высокой драмой.

В дальнейшем мы уже не заводили общих дел, но однажды он узнал, что Ричард Мэнсфилд покорил-таки Нью-Йорк, с невероятным успехом сыграв в мелодраме, и эта мелодрама называлась «Ученик дьявола». Он тотчас пригласил меня на деловой разговор. Но пока суд да дело, какой-то псих заколол его у служебного входа «Адельфи», и храм мелодрамы закончил свое существование вместе с ним…

«Ученик дьявола» сложился вокруг сцены ареста Дика, которую я уже давно приберегал для какой-нибудь пьесы. Миссис Даджен — вариация на тему диккенсовской миссис Кленнэм»[97].

Королевское общество портретистов отвергло работу Нелли Хит, а познакомившиеся с пьесой Шоу актеры не поняли ее — обычная уже история. Первая ее постановка в Англии состоялась 26 сентября 1899 года в Театре Принцессы Уэльской (Кеннингтон). В главной роли выступил Меррей Карсон. Он наслушался советов одного критика — дайте больше действия! — и загубил весь смысл пьесы. «Куда я смотрел? — писал в свое оправдание автор. — Я в это время болтался по улицам Константинополя и о проказах Карсона ничего не знал. А вернулся — было уже поздно. Близкое знакомство с актером и с его советчиком не позволило мне проклясть их обоих. Дать им публичное отпущение грехов тоже как-то не представлялось случая. Вообще говоря, они желали мне добра. Только вот что: если они когда-нибудь напишут пьесу, зовите меня — уж я им ее растолкую как нужно».

Роль Дика Даджена понравилась Джонстону Форбс-Робертсону, но… «лучше бы Шоу сделал третий акт поделикатнее». Примерно через два года он выскажется за постановку этой пьесы… если в последнем акте Шоу покажет победу англичан. «Я отправил его не солоно хлебавши», — рассказывал Шоу. Форбс-Робертсону такое пришлось не по вкусу, и он сам насолил Шоу — пьесу он берет, но репетирует пусть автор. «Замучила работа — и все по милости коварного Форбс-Робертсона. Обычно из-за дурного моего характера на репетициях обходятся без меня, но Форбс вежливо упросил, чтобы я направил первые репетиции и закрепил за актерами их поведение на сцене; ну и, само собой, на мне была читка. Понятно, работа идет как по маслу: на каждой репетиции берем один акт и прокатываем его дважды. Идем без запинки, и уже через два часа можно расходиться на обед, обменявшись замечаниями ка тот предмет, что пьеса, между прочим, совсем простая. Они думают, что если за один присест я готовлю с ними всего один акт, — это для меня не работа: ведь я по шестнадцати часов выдерживаю в приходском управлении, в Фабианском обществе, вожусь с американскими и английскими издателями — да тысяча дел! Такова жизнь — моя жизнь. Вот ведь что худо: я понял, что из всей труппы умеют играть только двое. Разумеется, я передал им маленькие роли — комическую и характерную (сержант и слабоумный брат): о таких ролях следует позаботиться прежде всего, ибо роли серьезные и вызывающие сочувствие публики сыграются сами собой после недолгого натаскивания. Но что должен чувствовать опытный и старый мастер, если он хочет и может сыграть большую роль, а автор отдал эту роль тупице и размазне? Ему же (о мастере речь) предлагают паясничать! Меня совесть поедом ест, как встречу взгляд Гардена. Во искупление меня подмывает написать специально для него пролог». В сентябре 1900 года пьесу показали в театре «Коронет» (Ноттинг Хилл, Западный Лондон), а затем с умеренным успехом провезли по провинции.

Не Англия принесла Шоу материальную независимость: Ричард Мэнсфилд поставил «Ученика дьявола» в Америке, и это дало драматургу возможность бросить работу в «Субботнем обозрении». Еще в сентябре 1894 года Мэнсфилд поставил «Оружие и человек» — первую пьесу Шоу на американской сцене. Успех был небольшой, и в 1898 году Шоу признался, что по обе стороны океана пьеса принесла ему лишь восемьсот фунтов. Мэнсфилд стал осторожнее, отказавшись взять «Волокиту» и «Избранника судьбы». Он возлагал надежды на «Кандиду»: если Шоу сделает работу чисто — что ж, можно будет и взяться. Но вышло даже лучше: не пьеса, а конфетка, и Мэнсфилд начал репетировать. Но ему пришлось отказаться от этой затеи, как только он понял, что роль поэта, «болезненного юноши», ему не подходит и что он потеряется рядом с Дженет Эчерч, которую сам подрядил на роль Кандиды. Далее, это пьеса «без действия» — проповедь на два с половиной часа. И «Кандида» осталась дожидаться своего часа: Арнольд Дэйли сделает ее сенсацией нью-йоркского сезона 1904 года.

«Ученика дьявола» Мэнсфилд показал 1 октября 1897 года в Олбэни, а затем перенес спектакль в театр на Пятой авеню в Нью-Йорке. Здесь пьеса держалась долго. Потом Мэнсфилд успешно гастролировал с ней. Но что-то раздражало его — и в пьесе и, конечно, в самом Шоу. Некий сенатор посоветовал ему еженощно благодарить бога, что тот послал ему такую пьесу, и Мэнсфилд признался: он благодарит, но на душе у него обида: «Почему, господи, ты явил свою милость через Шоу?» Атлантический океан не мешал им осыпать друг друга оскорблениями. Глупой пародией назвал Мэнсфилд присланного ему «Цезаря и Клеопатру», за что получил от автора характеристику отыгравшего свое гастролера: «Да простят меня оба континента, которые я убедил в Вашей гениальности… Прощай, Помпей!»

Но, что ни говорите, «Ученик дьявола» в постановке Мэнсфилда принес автору 3000 фунтов, и он смог оставить каторжный труд критика: сил это отнимает немало, а известности и денег не прибавляет — лучше уж пьесы писать.

Не мешает лишний раз отметить, что первый кассовый успех Шоу принесла первая же пьеса, где он показал беспримерный религиозный характер — воинствующего святого. В обрисовке таких характеров ему не будет равных, и самый крупный кассовый успех ждет его именно на этом пути[98].

В конце лета 1896 года фабианцы по-семейному съехались в пасторский дом в Стрэтфорде Сент-Эндрью. Дом на несколько недель сняли Уэббы. С ними вместе приехали Чарльз Тревельян, Грэам Уоллес, Шарлотта Перкинс-Стетсон, Бернард Шоу и Шарлотта Пейн-Таунзенд. Хорошенькое местечко выбрали наши преобразователи мира! Направляясь из Сэксмондэма к Ипсуичу, путник проходит деревушку Стрэтфорд Сент-Эндрью, сложенную из красного кирпича, потом сворачивает направо и выходит на аллею, тянущуюся меж вековых деревьев; по левую сторону лежит роскошный луг. Всюду пышная зелень — покой, деревня. В конце подъездной аллеи путешественник ожидает увидеть перед собой эдакое елизаветинское нагромождение или, по крайней мере, что-то в георгианском стиле. А видит он крепко сложенный дом серого камня, верный духу позднего викторианства. Странник тотчас почувствует озноб, а если день пасмурен, то и зябко съежится. И пала духом Шарлотта Стетсон — бежала, бросив на миссис Уэбб и мисс Пейн-Таунзенд заботы о мужской половине. А фабианцам — хоть бы что: с утра они часа четыре работают, днем еще часа четыре катаются на велосипедах, за едой и по вечерам толкуют о социализме, читают книги.