Мне кажется, что больше всего Шоу везло тогда, когда он покидал современность и переселялся в другую эпоху. «Дом, где разбиваются сердца», «Другой остров Джона Булля», «Дилемма врача» — все эти пьесы Шоу по справедливости могут служить зеркалом своего времени. В этом качестве они и появляются на нашей сцене сегодня наряду со «Школой злословия», «Унижением паче гордости», «Как важно быть серьезным». Все же естественнее, убедительнее, искуснее всего Шоу в «Цезаре и Клеопатре», «Андрокле и льве», «Святой Иоанне». Эти произведения будут всегда служить достойным украшением английской сцены, которую Шоу всю жизнь стремился избавить от недостойного репертуара.

Множество причин Обусловили тот факт, что большинство его персонажей не могут зажить на сцене «своей жизнью»: они связаны с Шоу одной веревочкой. Но в этих трех исторических пьесах на второстепенных героях лежит яркий отблеск героев главных, и ниточки великого кукольника заметны меньше, чем обычно.

Шоу чувствовал слабость своих пьес, посвященных современной жизни. Не он ли называл себя временным жильцом на нашей планете, не он ли признался: «Мое царство было не от мира сего: одно воображение давало мне жизнь, и легко я чувствовал себя только в обществе великих покойников» — с Беньяном и Блейком, Шелли и Бетховеном, Бахом и Моцартом.

«Собрался поплавать вокруг света, — пишет Шоу Сетро 9 декабря 1932 года. — Домой буду в апреле, если вообще вернусь».

Знакомство Шоу с миром (если не считать нескольких туристических выездов к Средиземному морю да еще остановок в Германии по пути в Байрейт) началось, когда ему было около семидесяти пяти. Он тянул время: великие люди редко покидают страну, где они родились, — возьмите Шекспира, Бетховена, Рембрандта, Христа, Будду, Магомета. Шоу не разделял иллюзий современных литераторов, полагающих, что путешествия расширяют кругозор, обогащают жизненный опыт. Ему было прекрасно известно, что для Шекспира вселенная умещалась между Стрэтфордом и Лондоном; что для работы над симфониями Бетховену было не тесно в венском кафе; что Рембрандту не понадобилось даже переехать из Лейдена в Амстердам для того, чтобы отобразить сполна человеческую природу.

Но миссис Шоу любила бродяжничать. Кроме того, она вела хозяйство на два дома (в Лондоне и в Хертфордшире) и ей было необходимо развеяться.

Шоу был тяжел на подъем, но, как это ни странно, обрадовался случаю поехать куда угодно, лишь бы его кто-нибудь повез. К тому же ему нравилось сидеть за рулем автомобиля, он считал, что это занятие удовлетворяет его вечную потребность в работе, а от сочинительства освобождает.

На пароходной палубе, битком набитой пассажирами, он мог работать так же спокойно, как в тиши и одиночестве кабинета. Он нашел способ оберегать свои занятия: «У меня безошибочный нюх на беззащитных дам, созревших для встречи со знаменитостью, — рассказывал Джи-Би-Эс. — Выбрав жертву, я ставлю возле нее свой стульчик и спрашиваю, не обидится ли она, если я помолчу и немного поработаю над новой пьесой. Дама бывает так счастлива взять на себя охрану Джи-Би-Эс, что всякого, кто приближается ко мне, отгоняет заклинающими жестами, шепча: «Мистер Шоу работает над новой пьесой». Так я обзавожусь новым другом и в течение всего путешествия наслаждаюсь полным покоем». В «маленькой комедии» Шоу «Сельское сватовство» герои знакомятся как раз подобным образом.

Итак, миссис Шоу настояла на своем. Ей удалось, как любил говорить Шоу, «протащить его по белому свету». Я спросил Шоу:

— Что из увиденного вами во время путешествий произвело наибольшее впечатление?

— Да ничего! Почти всюду одно и то же.

— А кто из встреченных вами людей поразил вас больше всего?

— Никто. Все люди как люди.

— Вы видели Тадж-Махал?

— Нет. Наша группа пожелала обозреть всю Индию за неделю. Я остался в Бомбее. Там я узнал, что моя религия носит название «джайнизм».

— А Великую китайскую стену видели?

— Перелетел на самолете.

— Интересно?

— Интересно: действительно, стена.

— Но Скалистые горы хотя бы произвели на вас какое-нибудь впечатление?

— Я их не заметил. С меня хватило Трех скал под Дублином.

Когда еще один журналист попросил Шоу поделиться путевыми впечатлениями о чужих краях, он обронил:

— В Сиам полезно съездить. Там молодежь уважает старческую мудрость и даже обращается за советом к тем, кто больше повидал на своем веку. А у нас в Англии я сам навязываюсь со своими советами и никому нет до них никакого дела.

— И сиамская молодежь следует советам стариков?

— Еще чего не хватало! Сиамского Шоу у них ведь нет. Что они, дураки — других слушаться? Но у них, по крайней мере, хватает вежливости выслушать чужое мнение.

В начале 1932 года супруги Шоу попали в автомобильную катастрофу. Это случилось во время их южноафриканского путешествия, по дороге из Кейптауна на восток страны. Шоу вез в машине свою жену, морского офицера — их гида по Африке — и очень много багажа.

Встречаясь с незнакомым ему, пусть самым пустяковым механизмом, Шоу впадал в истерику: «Когда я впервые попал в электрический лифт, с которым надо управляться самому, — не то что в трамвае: сел и поехал, — я чуть не заголосил от страха. И с каким облегчением вздохнул, выбравшись из кабины живым!»

Но если он знал механизм, ему все было нипочем: «В критический момент мои нервы действуют самым неожиданным образом. Перед лицом неизбежной катастрофы я весь мгновенно подбираюсь, мигом оцениваю ситуацию и, сжав зубы и застыв, так крепко беру себя в руки, что, не дрогнув, делаю все совершенно наоборот.

Например, случай на Полл-Молл. Я катил на велосипеде мимо Национальной галереи. В это время со стороны «Хэймаркета» показался запряженный фургон Большой Западной дороги. Он ехал в сторону Кокспер-стрит. Проходившая мимо дама раскрыла зонт, лошадь испугалась, шарахнулась влево, прямо на меня, наплевав на правила уличного движения. Но я уже взял себя в руки — и нет бы слезть с велосипеда на тротуар, как сделает на моем месте любой нормальный человек, — собрался с силами, напрягся до последней степени и, двинувшись на всех парах к лошади, врезался ей прямо в грудь, слетел на землю и чудом избежал смерти, едва успев выскочить из-под колес фургона. В то же мгновение раздался сокрушенный вопль моего велосипеда — фургон раздавил его как паука.

Встал вопрос о компенсации. Мне было лень думать об этом, и я бы охотно позабыл о происшествии, но каждый раз при встрече миссис Уэбб спрашивала меня: «Вам заплатили, наконец, за ваш велосипед?» Чтобы не пасть окончательно в ее глазах, я запросил компенсацию. Ко мне на Фицрой-Скуэр пожаловал чиновник:

— Мы не виноваты.

— Вот и незачем платить, — согласился я.

— Сколько вы хотите? — поинтересовался он.

— Ну, если бы мне пришлось продавать свою машину перед тем случаем, я бы удовлетворился пятнадцатью гинеями.

— Хватили! Ну и хватили!! И говорить не о чем!!!

Я широко улыбнулся и пожелал ему счастливого пути.

Он твердил свое:

— Мы не виноваты.

Я знал, кто виноват, но помалкивал. Он вытащил из кармана десять золотых соверенов и выложил их на стол перед моим носом. Мало кто способен противостоять золотому тельцу, оставшись с ним с глазу на глаз. Чиновник прокомментировал свой поступок:

— Мы не хотели бы обойтись с вами невежливо, но больше не просите. И так это очень великодушно с нашей стороны.

Я предложил:

— Давайте посоветуемся с юристами. Несчастный случай мог, как мне кажется, повлечь за собой такие последствия, которые трудно предугадать. Я мог не оправиться от шока, обзавестись какими-нибудь болезнями или увечьями. Мне, может быть, еще придется привлечь вас к ответственности по нескольким статьям сразу.

У него оставалась последняя возможность. Собрав деньги, он положил их обратно в карман и медленно пошел к выходу. Медленно приоткрыл дверь, совсем уж было вышел и еще медленнее потянул ее за собой. Тут наступила развязка. С видом меланхолическим и отрешенным (это меня очень тронуло) он вернулся и покорно вручил мне пятнадцать гиней и бланк расписки. Честное слово, мне были совершенно не нужны эти гинеи. Меня просто интересовал сам процесс: как такие вещи делаются.