Хемнолини вела разговор непринужденно, и в последних словах ее, разумеется, ничего неуместного не было. Но она вдруг подумала, что Нолинакха может счесть их за намек, и покраснела от смущения.

Увидев замешательство Хемнолини, Нолинакха невольно вспомнил свой разговор с матерью.

— Было бы хорошо, если бы при ней всегда была служанка, — поспешно пояснила девушка.

— Я много раз пытался уговорить ее, но она ни за что не соглашается, — ответил Нолинакха. — Она очень ревностно относится к кастовой чистоте, и в этом отношении не доверяет наемной прислуге. Такой уж у нее характер: никогда не воспользуется услугами, если их не оказывают ей добровольно.

На это Хемнолини ничего не могла ответить. Немного погодя она заговорила снова;

— Я стараюсь следовать вашим наставлениям, но сталкиваюсь с препятствиями и отступаю. Боюсь, что мне никогда не удастся обрести душевную твердость и спокойствие. Скажите, неужели удары, наносимые жизнью, будут всегда выводить меня из равновесия?

Печаль и горе, звучавшие в словах Хемнолини, заставили Нолинакху призадуматься.

— Не отчаивайтесь, — сказал он. — Помните, что препятствия, возникающие на жизненном пути, являются испытанием душевной стойкости человека.

— Не могли бы вы зайти к нам завтра утром? — попросила Хемнолини. — Ваша поддержка придает мне силы.

В лице Нолинакхи, в его голосе было столько непоколебимой духовной силы! В ней Хемнолини черпала вдохновение. После ухода Нолинакхи Хемнолини почувствовала некоторое успокоение. Стоя на веранде, прилегающей к ее спальне, она созерцала залитый лучами зимнего солнца мир. В блеске солнечного дня перед лей расстилалась вселенная, преисполненная труда и отдыха, полная сил и умиротворения, где необузданность желаний сочетается с воздержанностью. Всем своим измученным сердцем она чувствовала величие мира. Свет солнца, бесконечная яркая лазурь неба вызвали в душе Хемнолини жажду жизни и благодарность этому миру.

Она думала о матери Нолинакхи. Девушка догадывалась, почему старая женщина не спала прошлую ночь. Первое потрясение и страх, вызванные предложением выйти замуж за Нолинакху, прошли. И в душе Хемнолини росла горячая привязанность к нему и признательность, но в этой привязанности не было ни страданий, ни беспокойных порывов истинной любви. Углубленному в себя юноше, конечно, не нужна любовь женщины, но ему, как и всем, нобходима человеческая забота. Кто будет заботиться о нем? Ведь мать его уже стара и слаба! А жизнь Нолинакхи не бесполезна для других! Служить ему — значит выполнить свой долг перед людьми!

То, что она услышала утром о Ромеше, было тяжелым испытанием для ее любящего сердца. Хемнолини пришлось собрать все свои душевные силы, чтобы выдержать этот жестокий удар. Теперь ей казалось оскорбительным страдать из-за Ромеша. Она не хотела ни осуждать его, ни обвинять. Земля продолжает неизменно вращаться, в то время как миллионы людей совершают плохие и хорошие поступки, и Хемнолини вовсе не собиралась осуждать кого бы то ни было. Она не хотела думать о Ромеше. Иногда она вспоминала погибшую Комолу, и ей становилось страшно. Она мысленно спрашивала себя, какая связь между ней и несчастной самоубийцей. Стыд, гнев, жалость сжимали ее сердце. Стиснув руки, она начинала молиться:

— О всевышний, почему я так страдаю? В чем я виновата? Освободи меня, милосердный, от этой любви! Мне ничего не нужно, только бы жить спокойно в мире твоем!

Онноде-бабу не терпелось узнать, как Хемнолини отнеслась к тому, что услышала о Ромеше и Комоле, но у него не хватало смелости спросить ее об этом. Хемнолини сидела на веранде, занятая вышиванием. Не раз заходил к ней Оннода-бабу, но, глядя на ее задумчивое лицо, не решался заговорить.

Лишь вечером, когда, сидя с ним рядом, Хемнолини поила его лекарством с молоком, он, наконец, собрался с духом.

— Убери, пожалуйста, свет, — попросил он дочь.

Когда комната погрузилась в темноту, Оннода-бабу начал разговор:

— А этот старик, кажется, хороший человек…

Хемнолини ничего не ответила. Другого вступления Оннода-бабу придумать не мог, поэтому он прямо перешел к делу.

— Я удивлен поведением Ромеша. Много было о нем толков. Но я до сих пор им не верил. Однако…

— Отец, оставим этот разговор, — печально прервала его Хемнолини.

— Дорогая, мне тоже не хочется говорить об этом! Но, посуди сама, волею создателя все наши радости и несчастья связаны с этим человеком. Мы не можем безразлично относиться к его поступкам.

— Нет, нет! — поспешно заговорила Хемнолини. — Зачем связывать наше счастье с тем или иным человеком! Отец, я совершенно спокойна. Меня мучает совесть, что ты напрасно беспокоишься обо мне.

— Дорогая Хем, — продолжал Оннода-бабу, — я стар, и мне не найти покоя, пока ты не устроишь свою жизнь. Я не хочу, чтобы ты стала отшельницей.

Хемнолини молчала.

— Пойми, дорогая, — уговаривал Оннода-бабу. — Конечно, ты испытала тяжелое разочарование, но все же не следует отвергать те блага, которые дарует тебе жизнь. Сейчас ты замкнулась в своем горе и не знаешь, что сделает тебя счастливой и полезной в жизни. Я же все время думаю о твоем благополучии. Я знаю, что принесет тебе счастье и успокоение. Не пренебрегай моим советом.

Из глаз Хемнолини полились слезы.

— Не говори так, отец. Я не отвергаю твоего совета и поступлю, как ты укажешь. Только дай мне время очистить душу от сомнений и подготовиться к этому.

Оннода-бабу прикоснулся в темноте к мокрому от слез лицу дочери и погладил ее по голове. Больше он в тот вечер не сказав ни слова.

На следующее утро, когда Оннода-бабу и Хемнолини пили в саду под деревом чай, появился Окхой. Прочтя безмолвный вопрос в глазах Онноды-бабу, Окхой взял чашку чая, уселся и сказал:

— Пока никаких следов. Некоторые вещи Комолы и Ромеша до сих пор находятся у господина Чокроборти, — медленно продолжал он. — Он не знает куда послать их. Когда Ромеш-бабу узнает ваш адрес, он не замедлит, конечно, приехать сюда. Тогда вы…

Неожиданно для всех Оннода-бабу гневно перебил его:

— Окхой, ты ничего не смыслишь. Зачем Ромешу приходить к нам? И почему я должен заботиться о его вещах?

— По всей вероятности, Ромеш-бабу сейчас раскаивается в своих поступках, — начал оправдываться Окхой. — Разве не долг старых друзей поддержать его? Можно ли покинуть его в такую минуту?

— Окхой, — отвечал Оннода-бабу, — нам неприятно, что ты все время говоришь о нем. Сделай милость, никогда не вспоминай при нас о Ромеше.

— Не волнуйся, отец, — нежно промолвила Хемнолини. — Тебе вредно. Окхой-бабу может говорить все, что он желает. В этом нет ничего плохого.

— Нет, нет, простите меня, — извинился Окхой. — Я не понял всего.

Мукундо-бабу со всей семьей готовился к отъезду из Бенареса в Мирут. Вещи были уже упакованы, и отъезд назначен на следующее утро. Комола все еще надеялась, что какое-нибудь событие помешает их отъезду или, может быть, доктор Нолинакха еще раз навестит своего пациента. Но не случилось ни того, ни другого.

Нобинкали боялась, что в суматохе Комола может исчезнуть, и в последние дни не отпускала ее от себя ни на шаг. Всю работу по упаковке вещей взвалили на девушку. Доведенная до отчаяния, она в последнюю ночь мечтала тяжело заболеть. Тогда Нобинкали не увезет ее с собой, а, может быть, к ней пригласят небезызвестного доктора. Закрыв глаза, она представляла себе, как перед лицом надвигающейся смерти почтительно берет прах от ног доктора и умирает.

В последнюю ночь Комола спала в комнате Нобинкали, а на следующий день поехала на вокзал в экипаже хозяйки. Мукундо-бабу ехал во втором классе, а Нобинкали с Комолой устроились в женском купе.

Наконец, поезд тронулся. Свисток паровоза разрывал сердце Комолы, как в неистовстве рвут лиану клыки обезумевшего слона. Девушка жадно смотрела на проносящийся за окнами вагона город.

— Где коробочка с паном? — послышался голос Нобинкали. Комола молча подала ее.