— О боже! — воскликнула Хемонкори так, словно тысячи колючек вонзились в ее тело.

— Спустя некоторое время, — продолжал свой рассказ Нолинакха, — я пришел в себя и увидел, что барахтаюсь в воде. Вблизи не было ни лодки, ни моих спутников. Я заявил в полицию. Искали долго, но безуспешно.

Лицо Хемонкори побледнело, и она с трудом вымолвила:

— Что было, то прошло. Больше никогда не напоминай мне об этом. Как подумаю, прямо сердце разрывается на части.

— Я бы никогда не рассказал тебе об этом, — ответил Нолинакха, — если бы ты не настаивала на моей женитьбе.

— Из-за этого несчастья ты теперь никогда не женишься? — спросила Хемонкори.

— Нет, не из-за этого, ма. Но вдруг девушка спаслась?

— В уме ли ты? Если бы она спаслась, то дала бы знать о себе.

— Но она ничего не знает обо мне. Для нее нет более незнакомого человека, чем я. Мне кажется, что и лица она моего не видела. Приехав в Бенарес, я послал мой адрес Тарини Чатуджо, но он ответил, что у него нет никаких сведений о Комоле.

— Ну, и что же?

— Я решил, — продолжал Нолинакха, — что лишь по прошествии года смогу считать ее погибшей.

— Ты всегда все преувеличиваешь! — воскликнула Хемонкори. — Зачем ждать целый год?

— Год скоро кончится, ма, — ответил Нолинакха. — Сейчас декабрь, январь неблагоприятен для заключения браков, а затем еще два месяца… и все.

— Ну, хорошо, — согласилась Хемонкори. — Но ты будешь все это время считаться помолвленным. Я уже обо всем договорилась с отцом Хемнолини.

— Человек может только предполагать. Будем же уповать на того, от кого всегда зависит успех, — сказал Нолинакха.

— Пусть будет так, мой мальчик. Я до сих пор дрожу, вспоминая, твой рассказ.

— Этого я и опасался, ма. Теперь ты не скоро успокоишься. Стоит тебе разволноваться, и ты долго не можешь прийти в себя. Поэтому я и не хотел рассказывать.

— И хорошо делал, сын мой, — сказала Хемонкори. — Стоит мне услышать о каком-нибудь несчастье, и я потом никак не могу отделаться от чувства страха. Я иногда боюсь открыть письмо, опасаясь, что в нем плохая весть. И вас всех просила не рассказывать мне ничего неприятного. Очевидно, пришла пора покинуть этот мир. Ведь неспроста наносит мне судьба столько ударов!

Когда Комола дошла до берега Ганга, холодное зимнее солнце спустилось к самому краю тусклого небосвода. В надвигающихся сумерках Комола почтительно приветствовала уходящее светило. Она брызнула на голову водой из Ганга и вошла в реку совершить обряд поклонения ему: зачерпнула пригоршней воду, затем вылила ее и бросила в священный Ганг цветы.

Выйдя из воды, девушка склонилась до земли, думая о тех, кто был к ней добр. И тут она вспомнила еще одного человека, которого должна была уважать. В его присутствии она ни разу не подняла головы и не взглянула ему в лицо. В тот единственный вечер, когда они были вместе, Комола сидела, потупившись от смущения, и не осмеливалась посмотреть даже на его ноги. В их брачной комнате он перекинулся несколькими словами с другими девушками, но, окутанная стыдом, словно покрывалом, она не расслышала и этих немногих слов. И сейчас, стоя здесь, на берегу реки, она попыталась воскресить в памяти звук его голоса, но не смогла.

Свадебный обряд, продолжавшийся тогда почти всю ночь, так утомил ее, что Комола совсем не помнила, где и когда она уснула. Проснувшись рано утром, девушка увидела, что соседка, громко смеясь, трясет ее за плечи, пытаясь разбудить. Рядом с Комолой на ложе никого не было.

И теперь, в последние мгновения жизни, ничто не могло напомнить ей о ее господине. Она не помнила ни его лица, ни его голоса — она ничего не помнила.

Наряд жениха был перевязан красным шнуром. Комола не знала, что благодаря стараниям Тарини этот наряд оказался самым дешевым, но даже его она не сумела заботливо сохранить в своей памяти.

Письмо, которое Ромеш написал Хемнолини, было спрятано в уголке сари Комолы. Сев на песок, она достала его и в надвигающихся сумерках стала читать ту часть письма, где говорилось о ее муже. Сказано о нем было очень мало: только, что имя его Нолинакха Чоттопадхайя, что он работал врачом в Рангпуре и что Ромеш не нашел его там. И больше ничего!

Комола внимательно просмотрела все письмо, но никаких сведений о Нолинакхе в нем больше не было. Нолинакха! Это имя словно наполняло ее душу нектаром неиспытанной доселе радости. Воплотившись в неведомый ей образ, оно овладело всем ее существом.

Безудержные слезы полились из глаз девушки. Ей казалось, что они смягчили сердце и унесли с собой ее безутешное горе. Какой-то внутренний голос говорил Комоле:

— Нет больше пустоты! Нет больше мрака! Я знаю, что теперь и я принадлежу жизни!

И она самозабвенно воскликнула:

— Как верная жена я должна жить, чтобы взять прах от ног его! Всевышний никогда не будет препятствовать мне в этом! Если я останусь жить, я непременно встречусь с ним! Боги спасли меня, чтобы я могла служить ему!

Она вынула из платка связку ключей от дома Ромеша и выбросила ее. Вдруг она вспомнила, что ее сари застегнуто брошью, подаренной Ромешем. Она поспешно отстегнула ее и бросила в воду.

Затем, повернув на запад, Комола пустилась в путь. Она очень смутно представляла себе, куда идет, что будет делать. Она знала лишь, что должна идти, не останавливаясь ни на минуту.

Холодный свет сумерек постепенно тускнел и вскоре совсем угас. Белый песчаный берег слабо светился в темноте, словно кто-то вдруг стер часть прекрасной картины, нарисованной природой. Безлунная ночь с темным небосводом, усыпанным немигающими звездами, нежно вздыхала над пустынным берегом реки.

Комола не могла различить перед собой ничего, кроме темноты, безлюдной и бесконечной. Но она твердо знала, что должна идти вперед, и шла, не имея сил задуматься над тем, что ждет ее впереди.

Она решила идти вдоль берега реки. Тогда ей не придется спрашивать ни у кого дорогу, и, если ей будет угрожать опасность, волны священного Ганга укроют ее.

Воздух был прозрачен, и ночная темнота скрывала Комолу, но не ослепляла ее. Наступила глубокая ночь. С полей, засеянных ячменем, послышался протяжный вой шакалов.

Комола прошла довольно далеко, когда низкий песчаный берег сменился холмами. На берегу реки виднелось селенье. Когда Комола с бьющимся сердцем приблизилась к нему, вся деревня была объята крепким сном. Девушка почувствовала усталость и, дрожа от страха, вышла из деревни. Наконец, она дошла до вершины холма. Дальше дороги не было.

Выбившись из сил, Комола упала у подножья баньяна и крепко заснула.

На рассвете, открыв глаза, она увидела, что перед ней стоит какая-то пожилая женщина.

— Ты кто такая? — спросила та. — Почему ночуешь под деревом.

Испуганная, Комола вскочила. Невдалеке от берега она увидела две лодки.

Пожилая женщина встала пораньше, чтобы выкупаться, пока не проснулись ее спутники.

— Ты похожа на бенгалку, — сказала она.

— Да, я бенгалка, — тихо ответила Комола.

— Как ты сюда попала? — снова спросила женщина.

— Я иду в Бенарес. Мне захотелось спать, вот я и легла здесь.

— Подумать только! Пешком идти в Бенарес! — воскликнула женщина. — Ну, хорошо, садись в нашу лодку. А я сейчас выкупаюсь и вернусь.

После купанья состоялось знакомство. Пожилая женщина подробно рассказала Комоле, что она и ее муж родственники Шидхешор-бабу из Гаджипура, в семье которого недавно сыграли очень пышную свадьбу. Имя ее — Нобинкали, а мужа — Мукундолал Дотто. Вот уже несколько лет они живут в Бенаресе. Они не могли воспользоваться приглашением родственников погостить подольше у них в Гаджипуре, так как им пришлось бы питаться в их доме, а муж Нобинкали был очень разборчив в еде. Поэтому-то они взяли лодку и поспешили уехать домой.

В ответ на сожаление, высказанное хозяйкой дома по поводу их отъезда, Нобинкали сказала: «Знаешь, дорогая, у моего мужа плохое здоровье. С детства он привык к тому, чтобы в доме была корова, из молока которой делали бы масло, из масла гхи, а на гхи приготавливали бы лучи. Корову же не будешь кормить кое-как…» и так далее…