Тоненькая, с чуть склоненной головой, стояла она, выпрямившись, у окна, и Ромеш невольно залюбовался ею.

Осенние лучи полуденного солнца освещали лицо девушки. Голова ее была непокрыта, перевязанные красной лентой волосы откинуты за спину. Мериносовое, шафранного цвета сари плотно облегало девичью фигурку.

За последнее время у Ромеша сохранилось лишь смутное воспоминание о красоте Комолы. Теперь же, став еще более яркой, красота эта внезапно поразила его. К этому он совсем не был подготовлен.

— Сядь, Комола, — сказал он.

Комола послушно опустилась в кресло.

— Ну как твои занятия в школе?

— Хорошо, — коротко ответила девушка.

Ромеш усиленно думал, о чем бы еще расспросить ее, наконец, осененный неожиданной идеей, проговорил:

— Ты, наверно, голодна? Здесь для тебя все приготовлено. Хочешь, я прикажу принести тебе что-нибудь?

— Нет, я закусила перед отъездом.

— Так ничего и не поешь? Может, хочешь сладкого? У меня есть фрукты — яблоки, гранаты, груши.

Комола только молча покачала головой.

Ромеш еще раз поглядел на нее. Чуть склонив голову набок, девушка рассматривала картинки в английском учебнике.

Красивое лицо, словно золотая волшебная палочка, вызывает к жизни и ту красоту, которая таится во всем, что его окружает. Лицо Комолы как бы вдохнуло жизнь и в прыгающий лучик осеннего солнца и в этот сентябрьский день, заставив его принять определенные контуры и очертания. Подобно тому как любой центр управляет тем, что сосредоточено поблизости от него, так, казалось, и эта девушка увлекала в сферу своего влияния и небо, и ветер, и свет — все, что было вокруг, хотя сама она совершенно не подозревала об этом и лишь молча рассматривала картинки в своем учебнике.

Ромеш поспешно вышел и тотчас вернулся, неся на подносе груши, яблоки и гранаты.

— Ты, как видно, не хочешь есть, Комола, но зато я проголодался и больше ждать не намерен, — сказал он.

Комола в ответ слегка улыбнулась, и свет этой неожиданной улыбки рассеял в их сердцах туман отчужденности.

Вооружившись ножом, Ромеш начал чистить яблоко. Но у него не было навыка к хозяйственным занятиям, и Комоле стало до такой степени смешно смотреть на его торопливость и неуклюжие попытки справиться с яблоком, что она, наконец, не выдержала и звонко рассмеялась.

Обрадованный взрывом веселья, Ромеш заметил:

— Ты, кажется, изволишь потешаться над тем, что я не умею обращаться с фруктами? В таком случае очисти их сама, а я погляжу, насколько ты сильна в этом искусстве!

— Если бы под рукой был фруктовый нож, я бы это сделала, а таким не могу, — ответила Комола.

— Неужели ты думаешь, что здесь не найдется чего-нибудь в этом роде? — рассмеялся Ромеш и, крикнув слугу, спросил, есть ли у них фруктовый нож.

— Есть, — ответил тот.

— Почисти его хорошенько и принеси сюда.

Когда требуемая вещь была найдена, Комола сбросила туфли, села на пол и, раскрыв нож, весело и ловко сначала освободила плод от кожуры, а затем разрезала его на дольки. Ромеш, который тоже уселся перед ней на полу, складывал их на поднос.

— А ты-то будешь есть? — обратился он к девушке.

— Нет, — ответила она.

— Ну, тогда и я не буду.

Комола подняла на него глаза.

— Хорошо, только сначала ешь ты, а уже потом я.

— А ты не обманешь?

— Честное слово, не обману, — с серьезным видом пообещала Комола.

Успокоенный этим искренним заверением, Ромеш взял одну дольку.

Но его трапеза была прервана самым неожиданным образом. В дверях, прямо перед ним, стояли Окхой и Джогендро.

— Просим нас извинить, Ромеш, — сказал Окхой. — Мы полагали застать вас здесь одного. Нам с тобой, Джоген, не следовало так внезапно, без предупреждения, вторгаться к нему. Давай сойдем вниз и подождем там.

Комола бросила нож и поспешно вскочила, метнувшись к двери. Но путь загораживали два незнакомца. Джогендро слегка посторонился, давая ей пройти, но и не подумал отвернуться, а, наоборот, внимательно разглядывал ее.

Испуганная Комола выбежала в соседнюю комнату.

— Кто эта девушка? — обратился Джогендро к Ромешу.

— Одна моя родственница.

— Так как она явно не принадлежит к твоим старшим родичам, хочу надеяться, что вас связывают не узы любви? Ты мне рассказывал о всех своих близких, но об этой девушке я еще ни разу не слыхал.

Тут вмешался Окхой:

— Ты не прав, Джоген. Неужели человек не может иметь тайну, которой не хочет делиться даже с друзьями?

— Разве у тебя действительно есть такая тайна, Ромеш? — спросил Джогендро.

— Да, есть, — весь вспыхнув, ответил Ромеш. — И вообще я не желаю говорить с вами об этой девушке.

— Да я-то, к несчастью, испытываю сильное желание поговорить о ней, — настаивал Джогендро. — Если бы ты не делал предложения Хем, поверь, никто не стал бы расследовать, с кем завязываются у тебя родственные отношения. Тогда скрывай, что хочешь, дело твое.

— Могу сказать вам только одно, — заявил Ромеш. — Нет никого в целом свете, с кем бы меня связывали отношения, способные служить препятствием к моему браку с Хемнолини.

— Для тебя это, может быть, и так, — возразил Джогендро, — но родственники Хемнолини вправе усмотреть здесь весьма основательные препятствия. Мне лишь хочется тебя спросить, для чего вообще держать в тайне свои родственные связи, каковы бы они ни были?

— Назвать сейчас причину значило бы раскрыть тайну, — ответил Ромеш. — Ведь ты знаешь меня с детства, прошу тебя, не выпытывай мотивов моего поведения, просто поверь мне на слово.

— Эту девушку зовут Комола?

— Да.

— Ты выдаешь ее за свою жену?

— Да.

— И тем не менее требуешь, чтобы мы тебе верили? Намерен убедить нас, что она тебе не жена, тогда как всем другим говоришь обратное? Как тебе угодно, но это отнюдь не похоже на образец правдивости.

— Ты хочешь сказать, — заметил Окхой, — что подобное высказывание вряд ли может быть классическим примером логического мышления? Но, дорогой Джоген, в жизни случаются такие положения, которые решительно вынуждают одним говорить одно, а другим другое. В конце концов что-то из двух должно ведь соответствовать истине. Почему не предположить, что рассказанное тебе Ромешем-бабу как раз и есть истина?

— Больше я ничего вам сообщить не могу. Лишь повторяю, что женитьба на Хемнолини не противоречит требованиям моей совести. У меня слишком серьезные основания не осведомлять вас о Комоле, это было бы непорядочно с моей стороны. И я буду молчать даже в том случае, если вы не захотите отказаться от своих подозрений. Коснись дело личных моих неприятностей и огорчений, я не скрыл бы от вас ничего. Но тут речь идет о чужой репутации.

— А Хемнолини ты рассказал? — спросил Джогендро.

— Нет. Я собирался сделать это после свадьбы, но если она изъявит желание, объясню ей все теперь же.

— Можно ли нам задать несколько воягросов Комоле?

— Ни в коем случае! Если вы считаете виновным метя, применяйте ко мне любые меры, ноя не допущу, чтобы подвергалась допросу ни в чем не повинная девушка.

— Допрашивать кого бы то ни было больше не к чему. Все, что нам хотелось знать, мы узнали. Доказательств более чем достаточно. И теперь я говорю тебе прямо: только посмей после всего этого явиться к нам в дом, и тебе не миновать оскорблений.

Ромеш побледнел, но остался спокойным.

— И еще, — продолжал Джогендро, — не вздумай писать Хем. Между вами не должно существовать никаких отношений, ни явных, ни тайных. Если же ты все-таки ей напишешь, знай, что я перед всеми разоблачу так тщательно скрываемую тобой тайну и приведу имеющиеся у меня доказательства. А пока на расспросы, почему расстроилась свадьба, буду отвечать, что сам не дал согласия на этот брак, и настоящую причину никому не открою. Однако имей в виду, — один твой неосторожный шаг, и все получит огласку. Ты дешево отделался, Ромеш, только не думай, что меня удерживает сострадание к такому лицемеру и мошеннику, как ты. Мой поступок вызван единственно любовью к Хем, моей сестре. А теперь выслушай мое последнее слово: никогда, ни одним звуком, ни намеком не обнаруживай, что ты имел какое-то отношение к Хем. Я, конечно, не собираюсь полагаться на твое честное слово, даже правда неубедительна в устах лжеца. Но, если у тебя еще сохранились остатки стыда или страх перед разоблачением, не вздумай пренебречь моим советом!