— Что ты, мать, — ответил он, — я пришел не надоедать тебе, а растирать горчицу.

— Уж не больна ли ты, Комола? — спросил утром Ромеш, заметив утомленный вид девушки.

Ничего не ответив, Комола ушла в кухню.

Ромеш понимал, что с каждым днем положение все усложняется и необходимо как можно быстрее принять окончательное решение. Он пришел к выводу, что когда открыто признается во всем Хемнолини, ему станет легче понять, в чем заключается его истинный долг.

И вот после долгих размышлений он сел за письмо к Хемнолини. Ромеш уже успел сочинить один вариант и разорвать его, как вдруг услышал:

— Как ваше имя, господин? — и, вздрогнув, поднял голову.

Пёред ним стоял человек преклонного возраста. У него были седые усы, и в редких волосах над лбом уже поблескивала лысина. Человек был несколько смущен тем, что отвлек внимание Ромеша от письма, которым тот, казалось, был всецело поглощен.

Затем он снова заговорил:

— Вы брахман?[28] Здравствуйте. Вас зовут Ромеш-бабу, я знаю. У нас при знакомстве полагается спрашивать имя, это простое проявление вежливости. Правда, теперь уж многим не нравится такой обычай. Если вы рассердились, отомстите мне: спросите, как меня зовут, и я назову вам свое имя, имя моего отца, и даже могу вам сообщить, как звали моего деда.

— Гнев мой не настолько велик, — рассмеялся Ромеш, — и я буду удовлетворен, узнав только ваше имя.

— Меня зовут Тройлокья Чокроборти. Но здесь, на западе, я всем известен просто как «дядя». Вы, конечно, изучали историю? Бхарата был правителем древней Индии и назывался раджой Чокроборти, так же и я, — «дядя Чокроборти» всей западной области. Вы обязательно услышите обо мне, если будете путешествовать по западу. Кстати, куда вы направляетесь?

— Еще до сих пор точно не решил, где остановимся.

— Ну, где высадиться, вы можете решать не торопясь, это при посадке нельзя мешкать.

— Я слез с поезда в Гойялондо и увидел готовый к отплытию пароход. Я понял, что, если буду медлить с решением, пароход уйдет без меня. Итак, я проявил быстроту там, где дело этого требовало.

— Испытываешь почтение к таким людям, как вы. Мы с вами прямая противоположность. Я все решу заранее, а потом уже сажусь на пароход. Это потому, что я по натуре человек очень робкий. Шутка ли? Вы решились поехать и сами не знаете куда. Вы с женой?

Ромеш замешкался, не зная, отвечать ли ему утвердительно на этот вопрос. Тогда Чокроборти сказал:

— Простите меня, ну, конечно, вы едете с женой, это я уже знаю из весьма достоверных источников. Ваша жена готовит пищу вон в той каморке. Под влиянием возросшего аппетита я забрел туда в поисках кухни. «Не пугайся, мать, — сказал я ей, — я только дядя Чокроборти западной области». Мне показалось, будто я встретил Оннопурну[29]. «Если ты, владея кухней, откажешь мне в пище, — сказал я вашей жене, — я погибну». Она чуть улыбнулась, но так ласково, что я понял: все улажено, и мне больше не о чем беспокоиться. Знаете, перед тем как отправиться в путь, я всегда выбираю по календарю благоприятный день, но такая удача, как на этот раз, еще никогда не выпадала на мою долю. Вы заняты, я не буду мешать вам и, если позволите, пойду помогать вашей супруге. Пока есть мы, зачем ей утруждать свои нежные ручки? Нет, нет, вы пишите, вам незачем вставать. Я знаю, как с ней познакомиться. — С этими словами дядя Чокроборти распрощался с Ромешем и отправился в кухню.

— Какой аромат доносится отсюда, — проговорил он, входя, — не пробуя, можно угадать, что это будет тушеная рыба. А я приготовлю тебе тамариндовый сироп![30] Те, кто не жил на знойном западе, никогда не смогут его как следует приготовить. Ты, наверно, думаешь, что старик только говорит, ведь тут нет тамаринда, из чего же он приготовит сироп. Но раз я здесь, пусть тебя не тревожит отсутствие тамаринда! Имей лишь терпение, я все достану.

Он принес обернутый в газету глиняный горшочек с маринадом.

— Из того, что я приготовлю, возьми, сколько тебе надо на сегодня, а остальное поставь, пусть побродит дня три. Потом попробуешь и скажешь: «Дядя хоть и хвастун, а сироп все-таки приготовил на славу».

Пойди, мать, умойся, смотри, уже поздно. А со стряпней я сам справлюсь. Да ты не бойся, у меня есть опыт в этом деле. Моя жена все время хворает, так я ей постоянно готовлю тамариндовый сироп для возбуждения аппетита. Ты, я вижу, смеешься над стариком, но все это празда, я не шучу!

— Ну, так вы и меня научите готовить, — сказала Комола.

— Погоди, вот нетерпеливая! Разве знания даются так легко? Они потеряют всю свою силу, если я сообщу их тебе в один день, и богиня Сарасвати будет недовольна мною. Сначала тебе придется несколько дней поухаживать за стариком! Я не заставлю тебя раздумывать над тем, как мне угодить, — сам все объясню; больше всего я люблю побаловать себя паном, но мне не нравится, когда орехи попадаются нерастолченными. Как видишь, покорить меня нелегко, но ты уже почти добилась этого своим улыбающимся личиком. А это кто такой? Как тебя зовут?

Умеш промолчал. Он был сердит, так как считал, что старик уже сделался его соперником в завоевании сердца Комолы. Девушка ответила за него:

— Его зовут Умеш.

— Очень славный мальчик, — заметил старик. — Он из тех, чьи мысли сразу не разгадаешь. Но ты увидишь, мы с ним поладим. Не теряй времени, мать, мне надо поскорее покончить со стряпней.

Общество старика заполнило ту пустоту, которую ощущала Комола в своей жизни, да и Ромеш с его появлением стал чувствовать себя как-то спокойнее.

Какая огромная разница между теперешним поведением Ромеша и той свободной непринужденностью отношений, которые установились между ними в первые месяцы, когда Ромеш считал Комолу своей женой. И эта перемена не могла не ранить сердце девушки. Теперь же, с появлением Чокроборти, Ромеш надеялся, что старик сумеет хоть немного отвлечь мысли Комолы от него, и он, Ромеш, сможет заняться исцелением ран собственного сердца.

Подойдя к каюте Ромеша, Комола остановилась у дверей. Она собиралась провести с Чокроборти эти томительные и свободные полуденные часы, но тот, увидев ее, воскликнул:

— Нет, нет, мать! Это никуда не годится, так нельзя! — Не поняв, что ему не понравилось, она удивилась и пожелала узнать, в чем причина. — Да вот, обувь! — ответил дядя. — Это, конечно, твое дело, Ромеш-бабу, но что ли говори, а вы нехорошо поступаете. Родная земля оскверняется от прикосновения подошв. Как вы думаете, если бы Рама одел Ситу в доусоновскую обувь, смог бы Лакшман провести четырнадцать лет в ее обществе? Никогда! Ромеш-бабу смеется, слушая меня, и в душе недоволен мною. Но я скажу: неправильно вы все делаете, Ромеш-бабу! Ну кто же, едва заслышав свисток парохода, бросается на него очертя голову и совершенно не задумывается над тем, куда едет?

— А почему бы, дядя, вам не определить место нашей высадки, — рассмеялся Ромеш. — Ваш совет подействует на нас лучше пароходного гудка.

— Однако рассудительность ваша, я вижу, растет с каждой минутой, вы ведь меня едва знаете! Ну хорошо, высаживайтесь в Гаджипуре. Хочешь в Гаджипур, дорогая? Там плантации роз и там живет вот этот твой старый почитатель.

Ромеш вопросительно посмотрел на Комолу, и та тотчас кивнула головой в знак согласия.

После этого Чокроборти и Умеш устроили совещание в каюте смущенной Комолы, а Ромеш, тяжко вздохнув, остался на палубе. Был полдень. Накаленный солнцем пароход тихо покачивался на волнах. Перед глазами Ромеша, сменяясь как во сне, проплывали мирные, освещенные осенним солнцем пейзажи: то рисовое поле, то пристань с привязанными к ней лодками, то песчаная отмель, то одинокий деревенский дом. Где сверкнет на солнце железная крыша лавки, где вдруг покажется группа путников, ожидающих паром в тени старого баньяна[31].