После Проведиена Сюффрен в самой грубой манере сообщил капитанам о своем намерении продолжать кампанию у берегов Индии. Это решение было оправдано его стратегическим планом, но шло вразрез с привычной практикой совершать короткие вылазки к Коромандельскому побережью и подолгу отстаиваться у берегов Иль-де-Франса. Он не совещался ни с кем из капитанов, а просто сказал им громовым голосом:
«Очень хорошо, господа, я хочу вам кое-что сказать. Я решил остаться в Индии. Почему, вы знаете так же хорошо, как и я. Но вы можете не знать характер общих инструкций, которые получил месье д’Орв от короля. Мудрость его величества не позволяет диктовать план конкретных операций. Он знает, что было бы неразумным для человека, находящегося на расстоянии четырех тысяч лиг от места событий, определять детали. Поэтому он намерен лишь сообщить месье д’Орву, что он запрещает бездействие эскадры.
Лучше сжечь корабли под стенами Мадраса, чем отступить перед адмиралом Хьюзом. Пока мы господствуем в Тринкомали, все побережье Короманделя будет находиться в наших руках!
Пожалуйста, передайте мои приказы офицерам и командам».
И всё!
Сюффрен пытался игнорировать напряжение и жертвы, вызванные постоянными и ужасно дорогими боями, которые вели корабли, находящиеся в плохом состоянии, с наспех собранными, неопытными экипажами. Пять капитанов уже были убиты в сражениях, несколько других были ранены. В некоторых случаях критика адмирала граничит с несправедливостью, даже с клеветой. Разве можно было, не кривя душой, обвинять «Консолант» и «Венжер» в том, что они не смогли обойти хвост британской колонны в бою у Тринкомали? Первый корабль был тяжело поврежден вражеским огнем, а «Консолант», которым командовал прекрасный капитан Кувервилль, загорелся и израсходовал все боеприпасы. Такого рода противоречия встречаются в описаниях любого боя эскадры Сюффрена. Да и сам Сюффрен, оправившись от разочарования, очень часто ходатайствовал о награждении офицеров, которых сам еще недавно обвинял во всех грехах. Даже если бы это не являлось единственной причиной, одно такое поведение адмирала вполне могло послужить причиной недовольства капитанов и возникновения заговора.
Что же было основанием для неприязни Сюффрена если не ко всем офицерам, находящимся под его командованием, то, по крайней мере, к капитанам кораблей? Не была ли это своеобразная форма мести воспитанника мальтийских рыцарей, выходца из мелкопоместного дворянства Прованса, которые считались гораздо менее уважаемыми людьми, чем представители лучших семей Нормандии и Бретани? Или следует обвинить Сюффрена в своего рода паранойе, усугубленной долгой и тяжелой кампанией? Не приходится сомневаться, что этого человека грызли высокомерие и тщеславие. Его переписка ясно говорит об этом.
Не он ли сам, едва покинув Брест, подтвердил, что кампания в Индии позволит ему приобрести «славу — призрак, ради которого человек способен на многое»? К сожалению, как свидетельствуют его жалобы своему «сердечному другу» мадам д’Але, частичные успехи лишали его вожделенной славы и бессмертия, на которые Сюффрен, по его собственному мнению, имел полное право. Свои неудачи Сюффрен рассматривал не как неисполненный долг перед королем или флотом, а как личное оскорбление.
После боя у Тринкомали эти претензии, которые нельзя полностью отнести на счет подчиненных, начали превращаться в манию преследования. Особенно интересны свидетельства Трубле, молодого офицера, пользовавшегося благоволением Сюффрена. Он пишет:
«Монсеньер Сюффрен остается убежден, что большая часть кораблей пыталась бросить его или, по крайней мере, не пожелала прийти ему на помощь так быстро, как могла. Его неудовлетворение было исключительным. Он высказал свое негодование нескольким капитанам, которые не пожелали подвергать себя опасности и не стали выручать адмирала от угрозы, которой он сам подвергался».
Сюффрен никогда не задавался вопросом, а можно ли, не имея численного превосходства, добиться решительной победы, когда корабли флота изношены, а экипажи устали и страдают от болезней? Единственное объяснение его претензий звучит навязчивым лейтмотивом: недостатки и откровенное предательство капитанов. Самого себя Сюффрен считает выше любой критики. В заключение своего рапорта де Кастри он пишет: «Я совершал ошибки на войне. Кто их не совершает? Но меня нельзя обвинять в таких ошибках, которые проигрывают сражения». Единственное извинение и упрек. Если бы в качестве заместителя командира у него служил Альбер де Риом, как он просил, покидая Брест, «сегодня мы были бы владыками Индии».
Однако мы так и не имеем ответа на вопрос, чем объясняется отношение Сюффрена к своим офицерам. Была ли это совершенно намеренная провокация, или просто стремление командира отличиться, превратить себя в легенду, как это сделал Наполеон 15 лет спустя. Уже довольно толстый к моменту отплытия в Индию, Сюффрен вскоре стал ненормально, чудовищно полным, хотя при этом не потерял подвижности. Страдая от булемии, он ел жадно, много и неразборчиво. Часто он не пользовался ножом, а иногда забывал и про вилку.
Перед капитанами, облаченными в полную парадную форму, Сюффрен обычно появлялся грязным и неопрятным, с недельной бородой, распространяя почти непереносимую вонь. Вот английское описание внешности адмирала, ставшее классическим:
«Эксцентричная внешность и одежда… Он выглядит больше похожим на английского мясника, чем на француза. Его рост 5 футов 6 дюймов, он очень толст. На макушке у него мало волос, гораздо больше на боках и затылке. Хотя он пытался выглядеть франтом, он никогда не пользовался пудрой и помадой, не носил париков. Он носил короткую косицу длиной 3 или 5 дюйма, перевязанную куском старой ленты… Он носил старые башмаки со срезанными застежками и панталоны без пуговиц… На ногах гармошкой сидят хлопчатые чулки далеко не первой свежести… холщовая рубашка совершенно промокла от пота».
Адмирал разговаривал на вульгарном и грубом языке.
После сентябрьского боя Сюффрен окончательно убедился, что окружен врагами, и впал в глубокую депрессию. «Каждый шаг, который мы сделали после захвата Тринкомали, отмечен несчастьем». Два корабля — «Ориан» и «Бизарр» — пропали, став жертвами океана. Хьюз получил крупные подкрепления, к нему прибыли 5 линейных кораблей. Зима, проведенная в гавани Ачина, тоже принесла разочарования. Местный правитель был «жестоким деспотом, мрачным и лживым, который видит в людях только жертвы». 25 октября 1782 года стало известно, что де Грасс разбит Роднеем в бою у островов Всех Святых. Это повергло Сюффрена в отчаяние. Вдобавок ко всем прочим тревогам, обещанные подкрепления под командованием Бюсси запаздывали.
Однако в январе 1783 года Сюффрен приободрился и снова преисполнился энергии. Он совершил налет на британское судоходство в Бенгальском заливе и наконец встретился с Бюсси в Тринкомали, после чего высадил войска в Порто-Ново, чтобы поддержать Типпу-Сахиба, преемника Хайдара Али. Наконец 20 июня возле Куддалора он дал бой, снова вынудив Хьюза отступить. После этого Сюффрен опять стал самим собой. Он снова встретил славу.
Несмотря на все свои недостатки, Сюффрен совершил настоящий подвиг, проведя невероятную кампанию продолжительностью почти 2 года. Его дьявольская энергия напоминала то, что сделал Бонапарт в Италии в 1796 — 97 годах. И, как Бонапарт, Сюффрен вышел за рамки простой тактики. Ему принадлежит заслуга ведения первой геостратегической кампании на удаленном театре. Плавание в Индию из ближайшего французского порта занимало более 2 месяцев. Сюффрен был одним из немногих французских адмиралов, которые понимали значение господства на море как средства, а не как самоцели. Это господство должно служить опорой стратегии и позволять вести совместные операции на море и на суше. В целом, сражения Сюффрена остаются примером морской стратегии, ориентированной на сушу.
И в то же время он ни в коем случае не пренебрегал эффектом морских демонстраций. Прибытие его эскадры к Куддалору в июле 1782 и июне 1783 года производило огромное впечатление на местных жителей и гарнизон. Оно создавало благоприятную основу для переговоров с Хайдаром Али и Типпу-Сахибом.
