Но поведение главной квартиры диктовалось тем решением, по которому надо было нанести при первой же возможности сильный удар врагу и все-таки при всех обстоятельствах уклониться от подавляющих превосходных сил противника. Главная квартира могла нанести этот сильный удар уже через несколько дней. Наполеон, узнав, что Блюхер уклонился от него, и получив в то же время сообщение, что богемская армия движется через Рудные горы и угрожает Дрездену, повернул обратно с частью своей армии. Он оставил в Силезии около 80 000 чел. под командой маршала Макдональда с приказом прогнать отступившее войско Блюхера далее, за Яуэр, и занять обеспеченную позицию на Бобре. 26 августа Макдональд выступил, но неожиданно для себя натолкнулся на перешедшего снова в наступление врага. Это произошло на небольшой речке Кацбахе, превратившейся вследствие многодневных дождей в бушующий поток. Силезская армия как раз собралась перейти ее, будучи в подавленном состоянии из-за крайне возросших лишений, когда передовые посты сообщили, что французы массами начали переходить реку. Тотчас же было принято решение: дать им перейти и затем сбросить их с берега, высоко поднимавшегося над рекой.
Это удалось с исключительным успехом. Так как одна из дивизий Макдональда была еще очень далеко от поля битвы, то сильная и без того силезская армия имела численное превосходство, и ей удалось сбросить в Кацбах и его быстрый приток Нейсу две французские дивизии и главную часть конницы. Безостановочное преследование, расстроившее вконец французскую армию, завершило победу. Правда, ужасные трудности, с которыми она была выиграна, расстроили так же жестоко и ландвер: многие ландверисты покинули войско.
Того же 26 августа и на следующий день Наполеон встретился с богемской армией, продвигавшейся на Дрезден. Согласно плану, она отступила за Рудные горы, но с очень большими потерями, приблизительно в 50 000 чел. Наполеон также потерпел чувствительную неудачу: он считал, что союзные войска отступили к западу, и послал корпус Вандама через Рудные горы, чтобы сделать нападение на неприятельский обоз. Корпус попал как раз в центр богемской армии, совершавшей свое отступление через Рудные горы, и был совершенно уничтожен 30 августа при Кульме.
Эти первые бои и сражения не настолько существенно изменили равновесие сил между обеими воюющими сторонами, чтобы заставить Наполеона отказаться от своего плана войны. Он хотел теперь сам идти на Берлин, но ему снова помешало в этом энергичное продвижение Блюхера, гнавшего перед собой остатки армии Макдональда. Тогда он поставил маршала Нея во главе войск, которые Удино должен был вести на Берлин и которые были значительно подкреплены. Но в то же время, как сам он не мог ничего поделать с Блюхером, уклонившимся от него так же, как и раньше, Ней был 6 сентября окончательно разбит под Денневицем, как он сам сообщал об этом своему императору.
Этим самым наполеоновский план войны был сведен на нет, и общее его положение значительно ухудшилось. В утомительных переходах вперед и назад, в повторных поражениях он потерял несравненно больше, чем союзники, да и моральное состояние его войск сильно пострадало; тысячи отставших бродили по стране, стараясь вернуться на родину. Доставка продовольствия в опустошенной стране стала почти невозможной; во всем чувствовался большой недостаток, а подвоз, особенно снарядов, затруднялся многочисленными летучими отрядами союзников. К тому же верные вассалы Рейнского союза начали колебаться; при Денневице целый батальон саксонского лейб-полка перешел к пруссакам, а крупнейшее рейнское государство — осыпанная милостями и благоволением Наполеона Бавария — вступило в переговоры с Австрией, чтобы обставить свой переход на сторону врага возможно выгоднее.
В военных действиях наступил перерыв, продолжавшийся несколько недель. Богемская армия поджидала русский резервный корпус, который Бенигсен вел из Польши; силезская армия должна была прикрывать марш Бенигсена, а северная армия не осмеливалась перейти Эльбу, которая от Дрездена до Гамбурга была еще в руках врага. Наполеон должен был ограничиться исключительно обороной; он выжидал со стороны врага какой-нибудь неосмотрительности, которая позволила бы ему напасть на него с превосходными силами.
Между тем дипломатия снова заработала. 9 сентября в Тильзите были подписаны новые союзные договоры, выходившие далеко за пределы Рейхенбахских соглашений. Всеми союзными державами целью войны было признано: роспуск Рейнского союза, полная ликвидация французского господства на правом берегу Рейна, восстановление Австрии и Пруссии в границах 1805 г. Участь герцогства Варшавского была предоставлена «полюбовному соглашению»; немецким же государствам, расположенным между Австрией, Пруссией и Рейном, была обещана «безусловная и полная независимость».
С «дружелюбным соглашением» получилось, однако, некоторое недоразумение. Царь не осмеливался еще обнаружить свои польские вожделения, которые, как он знал, должны были натолкнуться на серьезное сопротивление, особенно с австрийской стороны. Австрия же держала себя так, как будто она и не подозревала, что подразумевалось под «дружелюбным соглашением». Однако все они еще нуждались друг в друге. Другое недоразумение произошло «с полной и безусловной независимостью» средних и мелких немецких государств. Эти слова звучали так, как будто ими хотели указать лишь на независимость от чужеземного, французского господства; подразумевали же под ними безусловный суверенитет этих государств, как это выяснилось через месяц, когда Австрия заключила с Баварией в октябре соглашение в Риде.
Вступление союзников в Лейпциг, 19 октября 1813 г. (через внутренние Гриммайские ворота).
Побуждения, заставившие крупнейшее государство Рейнского союза отложиться от Наполеона, не носили, конечно, ни малейшего следа национального воодушевления; это была лишь трусливая хитрость крыс, бегущих с тонущего корабля. Баварский король, получив одновременно признание за собой своих владений — с обменом некоторых областей между ним и Австрией, — вступил в европейскую коалицию как равноправная держава и получил уверения, что может наслаждаться своей «полнейшей суверенностью». Вместе с этим Калишскому воззванию был нанесен последний удар; то, что позволили одному монарху из Рейнского союза, должно было быть позволено и остальным; если же каждый из этих жалких предателей родины мог быть суверенным в своих владениях, то о национальном возрождении германского государства не могло быть и речи.
Прусские историки утешают себя тем, что относят крушение всех национальных надежд на счет Меттерниха, который с предательской хитростью завлек в тенета бесхитростные души прусского короля и государственного канцлера Гарденберга. Это, конечно, не следует принимать всерьез. Меттерних, несомненно, имел очень обильный список грехов, но как министр государства существование которого как европейской державы основывалось на разъединенной Германии и разъединенной Италии, он, конечно, имел очень мало попечения об итальянском или немецком единстве; если он при этом и изливался в лицемерных любезностях, то это можно поставить ему скорее в похвалу, чем в вину. Как трезвый политик, он охотно жертвовал старой ветошью габсбургской империи, которую даже сам Штейн хотел ему обратно навязать; он обеспечил гораздо крепче австрийскую гегемонию над Германией путем суверенитета средних и мелких государств.
Слезы прусских историков текли еще и потому, что Меттерних был более откровенен, а в особенности более удачлив, чем прусские министры, национальное сознание которых было немногим выше, чем у него. Судя по их плану, они добивались того, что через несколько десятилетий было сочтено величайшей изменой, — линии по Майну; Пруссия должна была господствовать над Северной Германией, а Австрия — над Южной. Ни Гарденберг, ни Штейн не могли предложить ничего лучшего, и именно, исходя из своего плана, они ограничили деятельность центрального правительственного совета Северной Германии, в то время как австрийскому кабинету было предоставлено право сговориться с государствами Южной Германии, что Меттерних и использовал в своих габсбургских интересах при Ридском договоре.
