Таким образом, за прусский двор сватались с обеих сторон, и тогдашние официозы с тем хвастовством, которое они передали в сохранности своим теперешним преемникам, заявляли: «Никогда еще прусская политика не достигала той высоты, на какой она находится сейчас; Берлин является сейчас центром дипломатии». Штейн смотрел на это положение пессимистично и предсказывал: «Мы не получим никаких преимуществ за вероломства нашей политики; беспринципность нашего поведения делает нас предметом всеобщего пренебрежения и отвращения». И действительно, судьбы старо-прусского государства разрешались среди всеобщего презрения.
Первым выразил откровенно это презрение царь Александр I. Питт спекулировал на прусской жадности: вступление Пруссии в коалицию он хотел купить обещанием левого берега Рейна и, в крайнем случае, Бельгии. Но царю казалось, что это слишком много для прусского вассала; он предлагал значительное, но неопределенное расширение на западе и пытался увеличить притягательную силу этого воображаемого пряника весьма реальным щелканьем кнута. Это тем более не привлекало Берлин, что Наполеон предлагал Ганновер за наступательно-оборонительный союз между Францией и Пруссией. Гарденберг был «за», Гаугвиц был «против», и после продолжительного колебания туда и сюда король принял единственное решение, на которое он был вообще способен, т. е. не принял никакого решения, оставшись в старой колыбели строжайшего нейтралитета.
Между тем Австрия 8 сентября начала войну; австрийские войска перешли Инн и вступили в Баварию. При этом немедленно обнаружились снова несогласия и трения в этой феодальной коалиции; предполагалось поставить на ноги все имеющиеся в распоряжении силы от Штеттина до Неаполя и появиться на Рейне, прежде чем Наполеон мог заподозрить, какая опасность ему угрожает; на самом же деле, прежде чем первый русский солдат появился на берегах Инна, Наполеон стоял уже в Швабии с превосходными военными силами. Лишь 19 сентября прибыл в Берлин курьер из Вильны с письмом от царя, в котором царь требовал свидания с королем и одновременно коротко извещал его, что 100 000 чел. русских войск теперь направятся через Южную Пруссию и Силезию для соединения с австрийскими войсками. Так как в Берлине обещали сохранять строжайший нейтралитет по отношению к Франции, то Гарденберг и Гаугвиц устроили большое совещание с наиболее выдающимися генералами, на котором было решено с оружием в руках охранять нейтралитет и независимость Пруссии; но, чтобы вооружиться, надо было прежде всего выиграть время. Поэтому нельзя было отклонить встречи короля с царем, нельзя было прервать мирные переговоры; надо было пригрозить в Вене и Петербурге, что если царь прибегнет к насильственным мерам, то Пруссия бросится в объятия Франции.
Тем не менее была объявлена мобилизация войска, но пока она еще не была закончена, пришло сообщение, что Наполеон, не спросясь Берлина, направил часть своего войска через Ансбахскую область, чтобы скорей встретиться с врагом. Настроение в Берлине коренным образом изменилось, к тому же в лагере коалиции немало смеялись над тем, что если Пруссия будет наказывать с оружием в руках каждого нарушителя ее нейтралитета, то придется, пожалуй, обратиться к правосудию. 14 октября пришел прусский протест, в котором говорилось, что король мог бы на основании происходящего в Ансбахе сделать весьма серьезное заключение о намерениях императора, но ограничивается тем, что «считает себя свободным от всех прежних обязательств». Это означало не более, не менее, чем то, что прусское правительство охотно принимало те 66 000 гульденов, которые Наполеон предлагал за нанесенные Ансбаху убытки.
Прощание Александра I с Фридрихом-Вильгельмом III и Луизой у гроба Фридриха Великого в Гарнизонной церкви, в Потсдаме, в ночь с 3 на 4 ноября 1805 г.
Гравюра работы Мено Гааса, 1806 г., с картины фон Дэлинга
Однако державы коалиции спешили ковать железо, пока оно было горячо; 25 октября в Берлин прибыл царь, а через 2 дня эрцгерцог Антон. Царь напряг все свои актерские таланты, и ему удалось вызвать военный энтузиазм в польщенной королеве. 3 ноября было заключено Потсдамское соглашение, по которому Пруссия принимала на себя вооруженное посредничество между воюющими державами на принципе мира, который обеспечил бы независимость Германской империи, Голландии и Швейцарии и отделение итальянской короны от французской. Если бы в течение 4 недель Наполеон не принимал этого посредничества — такого срока требовал герцог Брауншвейгский, чтобы привести войско в боеспособное состояние, — то Пруссия вступала в коалицию с войском в 180 000 человек, за что она выговаривала себе расширение владений; в тайном пункте договора царь обещал содействовать тому, чтобы Англия согласилась уступить или обменять Ганновер. Этот союз был скреплен комедией, которую царь разыграл с королем и королевой в полуночный час над гробом старого Фрица.
Теперь дело было за тем, чтобы Пруссия действовала быстрее и чтобы австро-русские войска уклонялись от решительных военных столкновений, пока не вступят в войну прусские силы. Наполеон в союзе с южно-немецкими князьями начал войну тяжелыми ударами — он взял в плен благодаря капитуляции Ульма целую австрийскую армию и захватил Вену. Теперь он стоял в Моравии перед объединенными австрийско-русскими силами, которые значительно превосходило его. Положение его тогда было вообще неблагоприятно. Нельсон уничтожил французский флот при Трафальгаре, а из Италии и Тироля двигалось австрийское войско на Вену; если бы Пруссия вступила немедленно в войну, то Наполеон попал бы в опасные тиски.
Однако недоставало как раз обеих главных предпосылок, от которых зависел успех коалиции. Несмотря на то что соглашением от 3 ноября было установлено, что прусские представители немедленно должны отправиться во французскую главную квартиру, Гаугвиц покинул прусскую столицу лишь 14 ноября не только с Потсдамским соглашением в кармане, но и с секретной инструкцией короля — во что бы то ни стало обеспечить мир между Францией и Пруссией. И Гаугвиц ехал так медленно, что появился в Брюнне перед Наполеоном лишь 23 ноября. В продолжение четырехчасовых переговоров он ни слова не сказал о своем поручении и позволил отправить себя в Вену для переговоров с Талейраном, который принял его с холодной вежливостью. Через 4 дня после аудиенции у Наполеона царь, в припадке сумасбродной самоуверенности, предпринял нападение на французское войско, и австро-русские войска были наголову разбиты при Аустерлице. С такой же чрезмерной поспешностью австрийский император заключил через 2 дня перемирие, главным условием которого было отступление русских. Третья коалиция была разбита, и тем решительнее, что между Австрией и Россией начался ожесточенный раздор.
Гаугвиц встретил извещение об аустерлицкой битве с восклицанием: «Слава богу! Мы спасены!» С лентой Почетного легиона он обивал пороги французских сановников, но получил аудиенцию у императора лишь 7 декабря. Он и теперь ни слова не сказал о своем поручении и лишь поздравил с победой при Аустерлице. «Это — комплимент, — отвечал Наполеон сухо, — адрес которого переменился благодаря судьбе». Однако положение еще было таково, что он считал необходимой некоторую снисходительность: лишь в своем бюллетене он высказался довольно пренебрежительно о прусском могуществе, а в разговоре заметил: «Если бы я потерял битву при Аустерлице, то берлинский префект вырвался бы из-под моего влияния, стал бы австро-русским».
Устрашив австрийцев до такой степени, что оставалось лишь отнять у них последнюю надежду на прусскую помощь, он снова послал за берлинским послом и обрушился на него ужасающей грозой. Он продиктовал ему соглашение, которым Пруссия заключила с Францией оборонительно-наступательный союз. Обе державы взаимно обеспечивали друг другу свои владения и обещали произвести ратификацию договора в течение трех недель. Пруссия уступала маркграфство Ансбах Баварии, Клеву на правом берегу Рейна и крепость Везель Франции: в вознаграждение за это она должна была получить Ганновер и область с 20 000 жителей, которую ей должна была уступить Бавария. Этот Шенбруннский мир был заключен 25 декабря, как раз в тот день, когда прусские войска должны были выступить против Наполеона.
