Генерал-лейтенант Фридрих Вильгельм фон Зейдлиц.
Гравюра работы Гоффмана
Ландмилиция была в моральном отношении, пожалуй, лучше, но в военном она была еще неудовлетворительнее. Фридрих приказал ее организовать после тяжелых потерь при Праге и Колине, когда он должен был стянуть к себе все регулярные войска из Бранденбурга и Померании, но не мог оставить эти провинции без защиты от наступавших русских и шведов. Этой милицией командовали отставные офицеры, и для ее содержания был наложен на страну, вдобавок ко всем другим, еще налог и акциз на ландмилицию. Отряды милиции отличались от регулярного войска, повторяя уже употребленное нами выражение, не родом, а качеством. Они набирались и обучались так же, как и регулярные войска, но материал был гораздо хуже. Они состояли из бежавших в города крестьян, обедневших граждан, которые, не вступи они на службу, умерли бы с голоду, военнопленных, инвалидов и кантонистов, которые были назначены в войска, но еще в них не вступили; таким образом, последние ограждались от того, что неприятель переманит их к себе на службу. Их военные качества были весьма ничтожны, и они так же походили на народное ополчение, как и остальное фридриховское войско[34].
Второе утверждение, направленное к доказательству национального значения Семилетней войны, опирается на то, что война спасла протестантскую свободу и т. д. Что в действительности представляет собой это утверждение, мы уже видели, но и здесь говорят: так или иначе, но мир видел в Фридрихе героя протестантизма, и, сознательно или бессознательно, он был таковым. Это верно постольку, поскольку Фридрих в своих военных расчетах придавал большое значение религии. Но спрашивается: как? В своих «Главных принципах войны», в своих письменных инструкциях на случай войны, которые он давал своим генералам с приказом строго им следовать, он говорит:
«Если война ведется в нейтральной стране, то главное заключается в том, какая из обеих сторон заслужит дружбу и доверие населения. Необходимо сохранять строгую дисциплину. Надо представлять неприятеля в самом черном виде и обвинять во всяческих замыслах против страны. В таких протестантских странах, как Саксония, надо играть роль защитников лютеранской религии; если страна католическая, то надо постоянно говорить о веротерпимости. Фанатизм может оказаться здесь весьма вредным. Если можно воодушевить народ идеей свободы совести, доказать ему, что он угнетаем попами и ханжами, то можно положиться на этот народ; это-то и подразумевает выражение: „заставить служить себе ад и небо“».
Не ясно ли, что незлобивая душа Фридриха ни сознательно, ни бессознательно не была заражена героизмом «протестантской свободы духа», который он будто бы проявил в Семилетнюю войну. Но мир по какому-то капризу хотел видеть в нем такого героя. Между тем это вовсе не так, Фридрих стремился иногда играть «роль защитника лютеранской религии» не только в Саксонии, но и во всей Германии, или же, как он говорит в другом месте, «разжечь ярость во всех, кто имеет хоть слабую склонность к Мартину Лютеру». Для этого-то он при помощи маркиза д'Аржанса изготовил массу фальшивых документов, в том числе и папскую грамоту, в которой папа будто бы награждает маршала Дауна за нападение при Гохкирхе освященной шляпой и шпагой, и он старался вовсе не по-королевски осмеивать этого, отнюдь не неравного противника, называя его «человеком в святой шапке»[35]. Этот, направленный против Ватикана, спектакль (No-Popery-Spektakel)[36], был рассчитан не столько на нацию, сколько на мелкие немецкие дворы, притом не только протестантские. Несомненно, со стороны австрийцев играла роль, хотя и в слабой степени, тенденция утвердить габсбургско-папское господство над всей Германией; французские дипломаты при немецких дворах писали в своих донесениях в Версаль, что и католические сословия озабочены судьбой «немецкой свободы» и что необходимо было бы открытым заявлением рассеять эти опасения. Австрийское правительство неоднократно заявляло, что в его намерение не входит изменение Вестфальского мирного договора, однако подозрение в таком намерении само собой вытекало из положения вещей, и поддержка этого подозрения была со стороны Фридриха весьма ловким дипломатическим ходом. Он добился в этом отношении успеха. На рейхстаге в Регенсбурге протестантские сословия вынесли резолюцию против предложенного венским двором отлучения Фридриха от империи[37]. Если «имперская экзекуционная армия» оказалась еще более жалкой, чем она должна была быть, то это произошло оттого, что сословия, как католические, так и протестантские, весьма неохотно доставляли ей свои и без того плохие отряды. Таким образом, Фридрих имел полное основание писать маркизу д'Аржансу, что его фальшивые грамоты сослужили службу не хуже выигранного сражения, но при этом он имел в виду моральное влияние на дворы, а отнюдь не на нацию. Впрочем, и это влияние было все же весьма ограниченным. Ибо мелкие немецкие дворы были слишком трусливы, чтобы вести самостоятельную политику; некоторые из них, находившиеся под большим влиянием Фридриха, соединяли приятное с полезным, продавая и ссужая своих подданных англичанам, которые по форме воевали с французами, а не с австрийцами и не с немецкой империей, но в этой торговле людьми вряд ли можно усмотреть «высшее жизненное содержание» Семилетней войны.
Перенесение Фридриха Единственного в место успокоения.
Потсдам, 17 августа 1786 г. Гравюра работы Ф. Бергера. 1797 г.
Эта война, как все войны XVIII столетия, сообразно своим экономическо-военным возможностям, мало затрагивала буржуазное население страны. И таковы были представления о Семилетней войне всех современников. Под этим впечатлением Фридрих писал: «Мирный гражданин не должен даже замечать, что нация сражается». А Лессинг в своем первом литературном письме писал: «Я желал бы охотнее усыплять вас и себя сладкой мечтой, что в наш цивилизованный век война является только кровавой тяжбой между независимыми властелинами, которая не касается остальных сословий и не имеет никакого другого влияния на науки, кроме того, что она пробуждает новых Ксенофонтов и Полибиев». Клаузевиц пишет о войнах XVIII столетия: «Война не только по своим средствам, но по своей цели касалась только одного войска. Войско со своими крепостями и несколькими укрепленными позициями составляло государство в государстве, внутри которого военный элемент медленно и постепенно пожирался. Вся Европа радовалась этому явлению и считала его необходимым следствием прогресса. Хотя это была ошибка., но это все же имело благотворное влияние на народы; надо помнить только, что это делало войну исключительно делом правительства и чем-то совершенно чуждым интересам народа». Вот три классических свидетельства, но мы присовокупим еще несколько красноречивых фактов.
Когда Фридрих на зимней квартире в Лейпциге вел беседу о немецкой литературе с Готшедом, он посвятил ему французскую оду о «саксонском лебеде»; на это Готшед открыто ответил чрезмерно хвалебным стихотворением, которое заканчивалось такими словами: «И твой поклонник остается навеки твоим». Лессинг много смеялся над этой глупостью, но в то время никто не негодовал, что саксонский профессор мог открыто льстить таким образом покорителю своей страны, смертельному врагу своего монарха, что теперь казалось бы презренной государственной изменой, тогда казалось весьма естественным, или же, самое большее, осмеивалось лишь со стороны эстетической безвкусицы, — до такой степени гражданское население считало себя вне войны. Очень поучителен обмен писем, который произошел в 1757 г. между жившим тогда в Лейпциге Лессингом и его берлинскими друзьями Моисеем Мендельсоном и Николаи. 1757 г. был единственным за все время Семилетней войны, который мог вызвать какое-нибудь поклонение героям. Битва при Праге была наиболее ужасной из всех битв этого столетия; затем внезапная перемена счастья при Колине; наконец, после глубокого падения быстрое возвышение в веселой победе при Росбахе и блестящей победе при Лейтене! Чего-чего не могли наговорить от чистого сердца по этому поводу в своих письмах родственный Фридриху по духу «товарищ по революции» Лессинг и бранденбургско-прусский патриот Николаи! Представьте: ничего. Можно найти в их письмах за 1757 г. длинные рассуждения о теории трагедии, различного рода мысли по поводу грамматических неясностей в «Мессиаде» Клопштока, советы о печатании и издании «библиотеки изящных наук», предпринятой, наконец, пруссаками Мендельсоном и Николаи у одного саксонского издателя, — но о войне абсолютно ничего, — ничего, кроме сообщения Лессинга, что поэт Эвальд фон Клейст назначен майором пехотного полка, расположенного в Лейпциге, или же шутки Моисея, что Лессинг, вероятно, нанят защитником Бранденбурга, потому что слишком долго приходится ждать от него ответа.
