— Пойми, дорогая моя, это даже лучше. Знаменитый Кандид знаменитого Вольтера был прав: всё, что происходит в этом лучшем из миров, — к лучшему. Черный лом — это черный и неблагодарный труд. Цветной лом — а здесь мы будем иметь его немало — это сливки, за каждую тонну его платят по две тысячи рублей. Такова государственная цена. Ты немножко понимаешь, что это значит?

— Светлая, лучезарная у тебя голова, Остапчик, лучезарная, Остапчик, — умильно проговорила она и коснулась рукой гладко выбритой щеки спутника своей жизни.

Громкая слава Остапа Васильевича сверкающим шаром прокатилась по всем ларькам, киоскам и базам, среди пеших и конных сборщиков всякого хлама, и, понятно, не могла не оставить своего следа. Многие теперь, что называется, стали заглядывать в рот Крышкину, своему светилу, ждали от него новой идеи, нового слова, считали его лучшим другом утильщиков.

А идеи, как всегда, у Остапа Васильевича были в избытке. Его маленькие острые глазки всегда замечали то, чего не замечали глаза других. И не только замечали. Его голова с гладко причесанными на пробор темными лоснящимися волосами была устроена так, что всегда из замеченного умела делать нужные выводы, строить, как это делают опытные шахматисты, самые неожиданные комбинации, которые всегда приводят к желаемым результатам. Теперь Остап Васильевич больше не был новичком среди сборщиков утильсырья. Теперь он знал многое и очень многое из того, о чем не имели понятия даже самые маститые представители этой системы. И то, что стало известно Крышкину, он постарался не таясь изложить своим новым друзьям в самой элементарной форме при первой же, так сказать, неофициальной встрече.

Встреча была им задумана в загородном парке, в новом ресторане с умилительным названием «Отдохнем, товарищи» как раз в день открытия этого учреждения. Накануне этого торжества в местной вечерней газете появилось несколько скромных строк в виде простого объявления, зато на следующий день ему можно было уже посвятить целую газетную страницу. Уютное голубенькое здание нового ресторана было окружено цветочными клумбами, занавешенными верандами и изрядным количеством любителей всяких новинок. Центральный вход до последней минуты перед открытием преграждала туго натянутая алая ленточка. Справа в ожидании подходящего момента поблескивали на солнце несколько труб из приглашенного оркестра, слева удобно пристроился аппарат кинохроники и двое фотокорреспондентов выискивали для себя наиболее эффектные места.

Но вот подошло время открытия. К алой ленточке приблизились трое в белоснежных халатах. В центре среди них выделялся тучный сияющий мужчина с маленькой головой, посаженной, казалось, на плечи. В его руках были новенькие, широко растопыренные ножницы.

— Дорогие товарищи и гости, само название нашего учреждения говорит о его назначении, о цели его открытия. Разрешите, таким образом, поздравить вас и весь город с появлением еще одного культурного центра и уютного уголка, призванного обслуживать и удовлетворять культурные запросы наших дорогих сограждан…

Ответственный товарищ из общепита не закончил еще своей праздничной мысли, как загудели трубы оркестра, раздалось несколько дружных хлопков и острые лезвия ножниц коснулись алой ленточки, уронили ее.

Конечно, в голубых, красных и синих залах ресторана было уютно и нарядно. Расставленные повсюду цветущие олеандры напоминали о черноморском побережье, где всё создано природой для отдыха, наслаждения и удовольствия. Но еще лучше было наверху, на самой крыше ресторана, где расположился Остап Васильевич со своими друзьями. Здесь, по договоренности, для них был сервирован большой стол, за которым свободно разместились все шестнадцать человек. Внизу, под ними, играла музыка, шаркали ноги танцующих и уже раздавались чьи-то не в меру веселые голоса, а здесь, над ними, было чистое своей голубизной вечернее летнее небо, на фужерах и хрустальных графинах играли зайчики заходившего солнца, а кругом со всех сторон чуть раскачивались и неслышно шумели верхушки деревьев загородной рощи.

— Ну, как, друзья? — довольно потирая руки и усаживаясь в центре, весело воскликнул Остап Васильевич.

— Сказка! — ответил маленький худощавый пеший сборщик утиля с большим кадыком и заостренным прямым носом — Ахмет Ахметович Тутезункулов.

— Неповторимо, — поддержал его лысый сосед.

— Не прочь здесь остаться на всю жизнь, до последней минуты, — заулыбался на краю стола еще один киоскер.

По своему внешнему виду, по возрасту и по характеру всё это были разные люди, но их объединяло общее благородное поприще. Понятно поэтому, что разговор среди друзей стал общим после первой же рюмки коньяка, запитого мелкими глотками холодного на льду шампанского.

— А кто создает сказки на земле, Ахмет Ахметович? — загадочно спросил Остап Васильевич маленького пешего сборщика с большим кадыком.

— Бабушки и дедушки, — засмеялись все.

— Они только рассказывают сказки, Ахмет Ахметович, а мы их можем в нашей жизни создать, понимаешь, можем, — все больше разгораясь, заговорил Остап Васильевич, чувствуя, что его силки уже начинают действовать.

— Вы знаете, товарищи, нашу систему, в которой работаем? — продолжал великий Крышкин и отвечал, наклонившись низко, вытянув руки на столе: — Нет, не знаете! Это, скажу вам, не система, а золотое дно! Да, дорогие мои, золотое дно. Его никогда не вычерпать даже экскаваторами. Только надо иметь голову на плечах. А теперь скажите, согласны слушать меня?

— Согласны! Согласны! — раздались дружные голоса. Все наклонились над столом, а сидевшие по краям перенесли свои стулья ближе к Остапу Васильевичу.

— Сперва несколько слов о том, что можно назвать мелочью, — продолжал он и неожиданно обратился к маленькому Ахмету Ахметовичу: — Ну, вот, Ахмет Ахметович, возьмем для начала хотя бы тебя. Мы все хорошо понимаем и высоко ценим твой труд, хотя система наша относится к нему неблагодарно. Ты, как птица, подымаешься с рассветом и солнце еще не взошло, а во дворах под окнами и балконами уже слышен твой голос: «Ста-рые ве-щи! Купим старые вещи!» Вечером ты тащишь на своих натруженных плечах туго набитый мешок. Дырявые галоши, изношенные ботинки, туфли, негодные штаны и юбки ты сдаешь на базу, а там всё бросают на весы. Твой производственный план — это килограммы и тонны. А сколько, скажи, получаешь, если выполнишь план?

— Четыреста-пятьсот рублей, — начал было сборщик.

— Знаю, знаю. А вот ты-то знаешь ли, сколько можно получать старьевщику, если у него голова на плечах и все шестеренки крутятся?

При этом вопросе все еще плотнее сгрудились и устремили взоры на своего вдохновителя. В глазах их давно уже вспыхнули огоньки, которые теперь в наступавшей темноте вечера стали разгораться кострами.

— Полторы, а то и две. Да, куда там две, больше можно, много больше, — выпалил Крышкин, усиливая сказанное жестом правой руки.

Друзья перевели дыхание, а Ахмет Ахметович полез в карман за носовым платком и, вытянув его за уголок, стал вытирать проступивший на лбу пот.

— Хотите знать, каким образом? Просто, совсем просто. Тебе, Ахмет, продают не только всякую негодную дрянь, но и поношенное. Правильно? Правильно! Ты поношенные вещи вместе с дрянью бросаешь в один мешок, и вместе всё идет на весы. А надо раскладывать это в разные мешки. Один мешок следует бросать на весы для плана, другой, — ну, другой, известное дело, — пойдет как прибавочная стоимость за инициативу и находчивость. Правильно я говорю? Конечно правильно! А на старый ботинок, Ахмет Ахметович, можно поставить заплатку, замазать ее, натереть до блеска и старье станет новым. Что дальше? На этот вопрос тебе ответит даже мой пятилетний сын — дальше на толкучку, там ворота всегда открыты настежь. Понимаешь, Ахмет Ахметович?

Но тот почему-то задумчиво покачивал головой.

— А кто будет заплатки ставить, кто продавать?

— Что ж, вопрос вполне законный, — усмехнувшись проговорил Остап Васильевич и, показывая на себя рукой, вдруг сказал: — Продавать, товарищ Ахмет Ахметович, буду я. Понял? — Освещенные взошедшей луной, лица радостно заулыбались, а Крышкин продолжал: — Да, все остальное за мной. У меня есть на все нужные люди. Больше скажу вам, друзья. Мы организуем свою инвалидную артель, которую, только между нами говоря, можно будет назвать — «Новое старье». В этой артели и будет делаться из старого новое.