— Так насчет этих самых резиновых сапог…

— Каких сапог? — Холодков поднял голову и теперь уже с любопытством посмотрел на парня.

— Да тех же, резиновых. Сказывали, вы в этом деле помочь можете. Нам зарплату получить надо.

— Какую зарплату? Идите к начальству своему и получайте.

— Так оно, начальство, теперь сидит — как же получать?

Холодков недоумевал, но претензии парня вскоре стали понятными.

— Выходит, вы работали только в ночную смену и зарплату вам выплачивал сам начальник цеха, правильно? В отделе кадров промкомбината вы даже не бывали и не знаете, где он находится? Никаких документов не сдавали?

Парень был доволен. Следователь правильно его понял. А Холодков в эту минуту совсем забыл о своем посетителе, он живо представлял себе «подпольную» ночную смену, придуманную Добиным, и прикидывал, сколько же еще десятков, а может быть, и сотен тысяч рублей получили жулики с рынка.

— Когда же деньги можно будет получить? — не дождавшись ответа, уже более настойчиво спросил парень.

— Деньги? — Холодков засмеялся. Ему нисколько не жаль было этого чудаковатого увальня, искавшего, по-видимому, длинного рубля. — Деньги получают там, где работают, а вы работали у Добина, с него и требуйте…

Теперь для Холодкова многое уже было ясно. Пути, какими шли хищники, раскрылись. Миллион шестьсот тысяч рублей, изъятых при обыске у компаньонов, имел свой источник. Оставалось одно — прижать их фактами и добиться признания.

Но это оказалось не так уж просто.

— Да, был грех, иногда выпускали пару-две сапог за счет сэкономленного сырья, — в один голос твердили все трое.

— А сетки для мячей? — А ночная смена? — А заниженные нормы каучука и завышенные — сажи в резине?

— Это дело Добина. Он всё держал в своих руках, мы были у него на службе, — много раз повторяли они.

Так и не добившись признания. Холодков решил передать дело в суд. Но как-то, зайдя в свой кабинет, он случайно стал снова просматривать личные документы и письма, взятые при повторном обыске в пустовавшей квартире Добина.

— Постой, постой, Максим Кириллович, так это ведь одно и то же лицо! — обрадованно заговорил сам с собой Холодков. — Как же я ее сразу не узнал? Как не узнал? — повторил он, просматривая целый альбом различных фотографий.

Несмотря на поздний час, он распорядился доставить еще на один допрос Краюхина.

Месяц заключения никак не сказался на туше недавнего технического контролера. Он оставался таким же мясистым, таким же багровым, каким был и до ареста.

— Присаживайтесь, гражданин Краюхин, и давайте еще раз поговорим, — сказал Холодков, когда к нему ввели Краюхина.

— Мы уже обо всем переговорили, сказать вам всё равно больше ничего не смогу…

— Кто знает, — как-то загадочно заметил следователь и положил перед толстяком фотографию.

— Вам эти лица знакомы?

Краюхин сперва неохотно перевел свои выпученные глаза на снимок, потом тряхнул головой, схватил снимок. Перед ним был Добин и… он не верил себе, и его жена — Люся. Она лежала на коленях у Добина, и счастье играло в ее глазах.

— А этот снимок вам знаком? — Холодков передал в руки Краюхина еще одну фотографию. Теперь влюбленные были на пляже в Ялте. На обратной стороне снимка надпись:

Крупные капли пота покатились по лицу Краюхина. Его тяжелое тело задергалось на стуле.

— За что? За что? — взревел он и заметался по комнате. — Найдите Добина! Найдите подлеца, мерзавца, негодяя! — кричал он, забыв по всей видимости, что он арестованный и находится в кабинете следователя.

В этот момент на столе Холодкова зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Могу вас порадовать, Максим Кириллович, — говорил полковник Матвеенко. — Доставили!

— Нашли? — с недоверием спросил Холодков.

— Целехоньким привез его майор Брагин.

— Товарищ полковник, он мне до зарезу нужен. Можно? Очень прошу, только сейчас же…

Повесив трубку, Холодков возбужденно заходил по комнате.

— Просто, как по заказу получилось. Ну и молодец Брагин, ну и молодец, — повторял про себя Холодков, представляя встречу, которая вот-вот произойдет в его кабинете.

Прошло еще несколько минут и в дверь постучали. В кабинет вошел сотрудник милиции, а за ним Добин в том же сером пальто и зеленой велюровой шляпе.

— Ты? — заревел Краюхин и с непонятной легкостью вскочил со стула. — Ты? Подлец! Негодяй! Хищник! — Его багровая рука вдруг размахнулась и мелькнула растопыренной пятерней волосатых пальцев. Раздался удар. Добин от неожиданности пошатнулся, хватаясь руками за воздух.

— Задушу подлеца, задушу, — бушевал Краюхин. Его жирные пальцы уже схватили побелевшего Добина за шею. — На каторгу, на каторгу его…

Холодков и прибежавший милиционер с трудом оторвали тяжелую тушу от дрожащего Добина.

— Нельзя так вести себя, нельзя, гражданин Краюхин, — казалось, спокойно сказал Холодков.

— А теперь пишите, — неожиданно выпалил Краюхин, опускаясь на стул, и стал рассказывать о том, что уже давно было известно следователю.

— Значит, участвовали все, а Добин был главным закоперщиком? Правильно я вас понял? — спросил Холодков, когда рассказ Краюхина был закончен.

— Все, все, а он — больше всех, — и Краюхин снова угрожающе протянул руку в сторону Добина.

Добин ни слова не возразил. Показание подписали оба. По примерным подсчетам, как сказал Краюхин, за два с небольшим года из цеха было продано на сторону двадцать пять тысяч пар резиновых сапог и разделено между компаньонами почти три миллиона рублей.

— А теперь прекратим нашу мирную беседу. На сегодня хватит, — устало, но довольно сказал Холодков и поднялся из-за стола.

Через неделю был суд, вызвавший много шума в большом городе. Брагин и Холодков, вернувшись после заседания, рассказали полковнику Матвеенко о его результатах. Четверо компаньонов за свои умелые операции были осуждены на двадцать пять лет лишения свободы каждый с конфискацией имущества, Ворошкова и заведующий магазином в маленьком городке — Кульчинский за соучастие — к пяти годам и лишению имущества.

— А теперь, товарищи, раз дело закончено, проедемте на часик со мной. Не уверен, что операция удастся, потому и не сообщаю о ней заранее.

Они покинули управление и поехали по хорошо знакомой Брагину и Холодкову дороге на Сортировку и дальше — к задымленному бараку. Рабочий день уже заканчивался, и полковник торопил шофера.

Приехали вовремя. Рабочие собирались расходиться, но, увидев своих старых знакомых, окружили их тесным кольцом. О результатах суда рассказал Матвеенко, а когда закончил, спросил:

— Может быть, теперь найдется среди вас, товарищи, автор вот этого маленького письма, которое попало ко мне в руки, — и полковник показал знакомый уже читателю листок из школьной тетради. Рабочие с любопытством смотрели друг на друга, ожидая, что вот-вот кто-то заговорит.

— Это я, — раздался чей-то голос, и вперед вышел худощавый белобрысый юноша с круглым, еще ни разу не бритым лицом.

— Ты, Степа? — удивленно спросил усатый клеевщик.

— Я, — ответил юноша, и лицо его залилось краской.

— А почему, Степа, если это не секрет, ты не приехал сам и не рассказал о всех своих сомнениях? — спросил полковник.

Степа Ильюшкин, теребя в руках кепку, стал говорить о том, что у него тяжело больна мать, а их только двое, что мать просила, пока не встанет с постели, никому не говорить того, что он ей рассказывал. А деньги потребовала обязательно вернуть.

— Не хотел я обижать мать, дал слово, что не пойду в милицию. И не пошел, а письмо написал…

Матвеенко подошел к Ильюшкину и по-отцовски обнял его за плечи.

— Молодчина, Степан, расти хорошим, честным человеком. И помни — правда любит смелых людей, никогда не бойся говорить правду открыто, — и седой полковник крепко пожал руку юноше.