Положив ладонь ему на затылок, она запустила пальцы в светлые вихры, притянула к себе голову К. А. и обняла его — нежно и крепко, как сестра.

— Все будет хорошо, — шептала она. — Просто оставь ее на некоторое время. Ты сделал все, что мог. Она сама должна принять решение, чего она хочет.

Моргана еще раз стиснула брата в объятиях и прижалась лбом к его лбу.

— Я не дам ей причинить тебе вред, братик. Не дам. Я этого не хочу.

В соседней комнате заиграл а старомодная мелодия под названием «Прованс» (Моргана поставила ее на телефон, потому что ей казалось, что это шикарно звучит). Девушка выпустила брата из объятий, на миг прижала ладонь к его щеке.

— Это меня. А теперь позвони маме и скажи, что встретимся в «Фабрике спагетти». Только мы трое, наша семья, да? Чесночные хлебцы. Ммм…

Она улыбнулась К. А., и он изо всех сил постарался изобразить ответную улыбку. Потом Моргана боком проскользнула мимо туалетного столика, направляясь в спальню.

— Буду готова через пять минут. — Остановившись, она задумчиво посмотрела на брата. — Мы справимся с этим. Мы всегда справлялись.

Когда он повернулся, чтобы найти свой телефон и позвонить матери, он уже не улыбался, но Моргана знала, что ей удалось его провести. По крайней мере, она заставила его плакать, а это уже что-то. Теперь он не станет звонить Нив или пытаться увидеться с ней как минимум до завтра, а тем временем эта шлюха уже будет устранена.

В спальне она с удовольствием бросила взгляд на одежду, заранее приготовленную и разложенную на постели. Моргана уже забыла, что разложила ее перед тем, как принять ванну. Пока она искала свой сотовый телефон, звонки прекратились, но даже прежде, чем она успела заглянуть в список пропущенных вызовов, пришло смс-сообщение группы «личное».

Гадать, кто автор сообщения, не приходилось — подпись «М» говорила сама за себя. Из другой комнаты послышался голос К. А. — он беседовал с матерью, докладывал о поездке в автобусе до дома и договаривался о встрече за обедом.

Сама невинность!

Моргана покачала головой и тонко улыбнулась. Как все оказалось просто! Даже с Бликом.

Мотылек — это другое дело. Как хорошо, что летом солнце заходит поздно, — ей на все хватит времени.

За крылом летевшего в Чикаго самолета опускалась ночь. Тьма поглощала горизонт. Чернила, масло. Перманентный маркер. Мамины волосы. Цвет зимнего леса, похорон, дорогих костюмов, цилиндров, вдовьей траурной вуали. Длинных плащей, застывшей лавы и волос той женщины. Черный — ее, Ундины, цвет, цвет ее матери и отца.

Слова «мать» и «отец» внезапно и безвозвратно потеряли свою определенность. Ундина прислонилась головой к иллюминатору. Она уже зарисовала в своем альбоме темнеющее небо.

«Ночь, что приходит слишком рано» — подписала она свой рисунок. Самая обычная техника штриховки, которой Ундина научилась у Рафаэля, позволяла усиливать темноту, оставляя свет, необходимый для придания рисунку глубины. Потому что даже в угольно-черной тьме всегда присутствует свет, напоминал своим ученикам Рафаэль.

— Этот свет — в вас. Если вы видите его в себе, значит, вы сможете найти его, как бы слаб он ни был.

Теперь этот совет пригодился Ундине. События развивались чересчур стремительно, но что она могла сделать?

Она задавалась вопросом: «Что со мной не так?», и ее отец дал ответ: «Ничего».

От отца с матерью она научилась верить не только тому, что можно увидеть, но и тому, что можно показать и доказать. На четвертый день рождения Ральф помогал ей надувать шарик за шариком, пока у папы с дочкой не заболели щеки, а во рту не появился привкус резины. Довольно банальный случай, но Ральф Мейсон воспользовался им для доказательства того факта, что воздух, хоть и невидимый, все-таки имеет массу. Если бы он был «пустотой» или «ничем», как иногда представляется людям, тогда красные, синие и желтые шары остались бы плоскими, сколько бы в них ни дули.

Физика и праздничный торт: всего лишь очередной день рождения у Мейсонов. Тот же самый воздух поддерживал крылья самолета, который нес ее к родителям.

Вот только все рассказы родителей о ее рождении оказались ложью. Они лгали ей, своей любимице, о самых важных обстоятельствах, наложивших на нее свой отпечаток.

Во второй раз в жизни Ундина почувствовала, как слеза катится по щеке, и смущенно смахнула ее, бросив взгляд на женщину в кресле рядом — не заметила ли она? Но соседка ничего не замечала: она спала с раскрытым журналом на коленях, свесив голову в проход, и струйка слюны тянулась из уголка приоткрытого рта. Отчего-то забытье женщины еще сильнее расстроило Ундину. Почему текут эти слезы спустя столько времени? Она вспомнила тот случай после вечеринки, когда была с Ник-сом и впервые заплакала. Неужели люди плачут, чтобы привлечь к себе внимание? В то же время ей хотелось достать из сумочки салфетку и вытереть слюну с губ спящей соседки, словно та была ребенком, о котором нужно заботиться. А еще хотелось к маме.

Теперь слезы катились без остановки, и Ундина ничего не могла с этим поделать — только прикрыть лицо ладонями и попытаться сдержать дрожь в плечах.

— Вы в порядке? — раздался над ее головой тихий женский голос.

Подняв глаза, она увидела склонившуюся над ней бортпроводницу, которая обращалась к ней профессиональным тоном:

— Принести вам что-нибудь?

Чернокожая женщина была хорошенькой, стройной и подвижной, с миндалевидными карими глазами и вьющимися темными волосами, убранными в пучок, по возрасту не старше мамы. Обычно Ундина не стремилась проявлять этническую солидарность, но сегодня тот факт, что у бортпроводницы была темная кожа и большие живые глаза, понимающие и сочувствующие, успокоил ее. Она выпрямилась и кивнула.

— Да-да. Я в порядке. — Она показала на свой нос. — Аллергия.

Понимающий кивок — им обеим было известно, что мокрые глаза и красный нос в тридцати тысячах футов над землей не имеют никакого отношения к аллергии. Но бортпроводница, как бы то ни было, подыграла ей.

— Кондиционированный воздух, — прошептала она, стараясь не разбудить спящую и пускающую слюни соседку Ундины. — Для носа это просто ужас. Принести вам соку или лимонаду? — Она улыбнулась. — Для смягчения горла.

— Было бы неплохо. — Ундина снова выпрямилась, одернула тунику и поправила воротник куртки. Она не переодевалась с самой поездки с Никсом, и это ее беспокоило. Мама будет недовольна.

Мама. Но кто, собственно, ее мама?

Бортпроводница застыла, нахмурилась, и Ундина подумала, что это из-за нее, но та лишь вытащила из кармана форменной куртки, отлично сидевшей на ней, салфетку для коктейля и изумительно точным движением стерла влагу с подбородка спящей соседки Ундины. Точность и бережность этого жеста чуть не заставили Ундину разреветься снова — если бы ее проблемы можно было решить так же легко! Но она могла лишь улыбнуться бортпроводнице, а та убрала салфетку в карман и отправилась дальше по проходу.

Когда она ушла, Ундина повернулась к окну. Было темно, и она видела только собственное расплывчатое отражение. Она поспешно закрыла глаза, пока вид собственного лица не вызвал очередной приступ экзистенциальной тоски. Гораздо лучше ей немного поспать. Ундина ослабила ремень безопасности, чтобы можно было сесть поглубже в кресло, и наконец сомкнула веки. Но не прошло и минуты, как послышался шорох. Ундина подумала было, что ее соседка проснулась и отправилась в уборную, но, открыв глаза, увидела, что соня все еще пребывает в блаженном забытьи. Зато откидной столик перед Ундиной был опущен, на нем красовался стакан «клубной» содовой — ее любимого напитка для долгих перелетов, — дополненный долькой лайма и коктейльной соломинкой. Стакан стоял на белой коктейльной салфетке, а на ней было написано: