А Моргана — в трейлере, где ей и положено быть.

Она выключила зажигание. Фары погасли, и теперь она позволила себе заплакать.

Плакать она ненавидела — не столько из-за того, что это было проявлением слабости, хоть это и злило ее, сколько оттого, что ничего не получалось. Ни слез, ни соплей — только рвущие душу всхлипы. Сжимая тонкими руками рулевое колесо, она истерически всхлипывала, хотя ведь когда-то умела плакать совсем не так. До того как она начала бродить во сне, у нее были слезы — мокрые, роскошные слезы. Потом, в один прекрасный день, они пропали.

Было темно, никто ее не видел. Моргана очнулась, вздрогнула и чуть не взвыла. Сколько это продолжалось? В памяти вспыхнули обрывки картин — сцены смертей, которые она вроде бы видела, но как и где? Она была хорошей девочкой и хотела послушаться Рафаэля, который велел нарисовать то, что было в сердце, но как она могла это сделать? Как она могла нарисовать разрушение, что заполняло ее сознание, — волчицу, пожирающую волчонка, червей, кишащих на земле в лунном свете. Жестокость… бесчувственную, бездушную жестокость природы. Как она могла нарисовать птенца, вылетевшего из гнезда только для того, чтобы утонуть в мелкой луже под тем же деревом, чтобы черви жрали его, пока не останутся лишь обрывки перьев да обломки костей?

Она смотрела в вечернюю тьму и на еще более темный лес вдалеке. Ей было известно, что скрывалось там, но как она могла это выразить? В жизни животных постоянно творятся ужасные вещи, но как ей это нарисовать?

Утром 20 июня Никс проснулся до рассвета. Была среда. Ундина вчера вернулась домой поздно, и он не хотел будить ее. Ночь выдалась душная, поэтому он спал внизу, на одном из диванов, откуда был виден задний двор. И когда солнце поднялось, осветив надвигающуюся непогоду — как кровавый мазок над тяжелым нагромождением серого, — он понял, что наступил тот самый день. Мотылек говорил ему, что он узнает, и он узнал, хотя и не понимал, как именно. Что-то необычное было в этом ненастном дне. Ни один из приглашенных не поедет сегодня на эту пресловутую вечеринку в горах. Только не в среду. Только не в подступающую грозу. Никс принял душ, приготовил воду и одеяла, смену одежды, карманный нож и палатку. Добавил еще спальный мешок, фонарики, спрей от насекомых. Заворачивая в фольгу остатки приготовленной Ундиной еды, он чувствовал себя так, как будто он ее муж — уверенный, деятельный, ко всему готовый.

В кухне он вымыл пару яблок и морковок, зелень для перекуса. Держа руки под струей холодной воды, он думал о том, что должно произойти сегодня. Пусть Ундина спит. Доставить ее туда было его заботой.

Он не то чтобы ждал чего-то особенного. Он просто знал: чем бы «Кольцо огня» ни оказалось, куда бы ни привел их Джеймс Мозервелл, именно там он, возможно, найдет ответы на вопросы, которые мучили его всю жизнь. Никс не знал наверняка, какое значение все это имеет для Ундины, но чувствовал, что ее наполняет то же предвкушение и беспокойство. Он столько лет бродил вслепую. Потерял мать, отца как бы вовсе не было. Его мучили видения. Теперь же он верил, что надвигаюшиеся события помогут ему обрести цельность — или, по крайней мере, выбрать правильный курс, чтобы достичь этой цельности.

Он не удивился, когда перед ним возникло склонившееся над раковиной личико Нив Клоуз. На шее у нее был сверкающий ошейник, и она плакала. Потом Ундина. Ее глаза были закрыты, лицо неподвижно.

«Никс, — взывала она к нему, — Никс, слушай меня».

Он открыл глаза и обнаружил себя стоящим возле мраморной раковины на кухне у Мейсонов, с яблоком в руке. Из крана бежала вода. Солнце выглянуло над деревьями на дальнем краю заднего двора.

— Никс?

Он оглянулся и увидел Ундину. На ней были туника с капюшоном, черная спортивная куртка, джинсы, а на голове бейсболка. Волосы она стянула на затылке красным шарфом, а в руках держала рюкзак.

— Мне пришло сообщение от Мотылька. — Она глубоко вздохнула и пристально посмотрела на Никса. — Куда бы ты ни направился, я — с тобой.

Моргана очнулась от глухого шлепка в лобовое стекло. Там была жаба, запрыгнувшая неизвестно как и теперь пытавшаяся выбраться, ползая по покрытому росой стеклу и каждый раз соскальзывая.

Повезло, как всегда.

Небо вокруг было багряным с оттенком серого, а воздух, просачивавшийся в небольшую щель водительского окна, пах болотом и гарью. Надвигалась буря. Моргана чувствовала слабость, беспокойство и усталость. Сандалии, которые она обула для Рафаэля, лежали на соседнем сиденье испачканные, с порванными ремешками. Моргане необязательно было смотреть в зеркало, чтобы убедиться, что в волосах у нее застряли веточки, а ноги были грязными.

Она включила зажигание, фары рассеяли полумрак. Как же ей избавиться от жабы, запрыгнувшей на ее чертов «лексус», который она собственноручно вымыла накануне? Жаба все пыталась вскарабкаться по стеклу. Когда включились фары, она ощутила некую перемену, но продолжала скользить по мокрому окну.

Глупая мерзкая тварь.

Моргане не хотелось притрагиваться к ней. Девушка включила «дворники», надеясь таким образом прогнать тупое животное, но добилась только того, что перепуганная жаба начала карабкаться еще более торопливо.

«Надо найти палку, — решила Моргана, — и сбросить ее».

Но вместо этого она нажала на рычаг «дворников», заставив их двигаться по стеклу быстрее. Ей хотелось наказать животное за его тупость, за то, что оно размазывало свою мерзкую жабью слизь по ее машине. Жаба попрыгала немного, избегая равномерно скользящих «дворников», но скоро утомилась.

Тупая, идиотская тварь!

Жабья лапа попала под «дворник», и ее оторвало. Моргана снова щелкнула переключателем. Жаба задергалась. Моргана практически видела, как колотится крошечное сердце. Хорошо. И опять быстрый режим. Жабу утянуло под «дворник», зеленые и коричневые внутренности потекли струйками. Наконец расплющилась и мерзкая голова, и жабе пришел конец.

Моргана застыла на мгновение. Неужели нельзя было взять палку?

Нет. Тварь должна была умереть.

Девушка нажала небольшую кнопку на рычаге, и мощная струя воды — у «лексусов» с этим все в порядке — окатила изгаженное окно. Моргана подождала и нажала снова; «дворники» прошуршали, и стекло очистилось. И только когда все стихло, Моргана услышала легкое жужжание.

— Направо. Нет, налево. Отметка «двадцать миль». Линус-роуд? Никак не могу вспомнить, что он говорил. Что-то насчет лагерной стоянки?

Никс глянул на Ундину, которая изучала карту и вертела ее в руках, пытаясь понять, что к чему. Она пустила его за руль, сказав, что будет следить за маршрутом, хотя после Бенда ни разу головы не подняла. Они уже отъехали на двадцать миль от города, и Никс искал обещанную Мотыльком Паулина-роуд. Еще сотня ярдов, и вот она. Никс свернул налево. Дубы и лохматые ели смыкались над дорогой, но вскоре уступили место щербатым скалам, тонким рядам деревьев на твердой черной почве.

— Я была здесь раньше, — сказала Ундина, осматриваясь вокруг. — Мы возле Сестер. Горы такие. Нас однажды возили сюда, в начальной школе, показать, как выглядит вулкан. Там склон горы вспучивался, или что-то в этом роде… — Ундина посмотрела на Никса, и они оба улыбнулись. — Не сегодня завтра ожидается извержение. Плюс-минус тысяча лет.

— Да что ты говоришь! — Он сжал ее коленку.

Ундина опять улыбнулась и уткнулась в карту.

Рядом с местом палаточного лагеря виднелись контуры вулкана, в кратере которого находились два идеально круглых озерца.

— Это, должно быть, озеро Паулина, — сказала она, вспоминая два сапфировых озера-близнеца, окруженных черными скалами. — Там очень красиво.

Дорога от главной трассы оказалась длинней, чем они ожидали, и вскоре радио затрещало белым шумом. Ундина проверила сотовый; антенна все еще показывала несколько палочек. Миль через двадцать они добрались до обещанной стоянки. Никс выключил зажигание, и Ундина глянула на карту.