Захария считал себя художником. Он был неутомимым и жестким профи. В недавнем интервью «Санди тайме» знаменитый дантист признался, что абсолютно помешан на зубах. Среди прочего он сказал репортеру:

– Недавно скатался в Большой Каньон и, оказавшись там, первым делом подумал: господи ты боже мой, понадобится фигова куча стоматологического цемента, чтобы запломбировать это дупло.

На прием Сынок опоздал на три минуты; пытаясь объехать пробки, его водитель Данкан, хмурый мужик с бычьим загривком, отец впечатляющего внебрачного потомства, поехал из Кеннингтона на Харви – стрит окольной дорогой. По пути Данкан ответил на несколько звонков от возбужденно голосивших дамочек.

– Женщины, а? – неловко вопросил Сынок.

В ответ из Данкана хлынул такой поток женоненавистнической брани, что Сынок не на шутку встревожился и решил, что, пожалуй, стоит держать Данкана от женщин подальше, лучше всего – за толстой дверью тюремной камеры. Когда они наконец доехали, нервная девушка – администратор сообщила Сынку, что к его счету будет добавлен штраф в сто восемьдесят фунтов. С наигранным безразличием Сынок сказал:

– Неважно.

Из‑за дверей кабинета донесся звук бормашины, а следом крики: «Шире! Шире!»

– У него сейчас пациент, – сообщила девушка. – Не хотите ли подождать в приемной?

Сынок зевал над статьей в «Экономисте» о дотациях в сельское хозяйство Евросоюза, когда в приемную ворвалась актриса, которую он мельком видел в телесериале, названия которого не запомнил.

– Мы уже официально живем в полицейском государстве! По дороге сюда меня два раза останавливали, притом абсолютные фашисты! Оба раза я показывала удостоверение, и драная карточка не читалась из‑за какого‑то глюка! Я сказала им, что у меня прием у Стейна, но они притворились, будто не знают, кто это такой.

Она присмотрелась к Сынку и воскликнула:

– Осспади, да вы ж Сынок, как вас там…

Сынок улыбнулся ей скромной улыбкой, не обнажая зубов, и сказал:

– Вы мне понравились в этом…

– Ой, да ладно, – потупилась девица. – Мои лучшие сцены вырезали.

– Но вы были отменно хороши и в оставшихся, – сказал Сынок.

– А Стейн в нормальном настроении? – встревоженно спросила актриса. – В прошлый раз он так бесился, ну просто как совершеннейшая примадонна!

Сынок ощутил неприятный озноб.

Войдя в кабинет. Сынок протянул руку врачу.

– На это нет времени, – грубо бросил Стейн сквозь марлевую повязку. – Сядьте в кресло, откиньтесь и откройте рот.

Стейн выжал педаль, и кресло обратилось в кушетку. Дантист заорал на топтавшуюся рядом медсестру:

– Ради бога, Анжела! Прекратите дышать, вы меня отвлекаете!

Сынок открыл рот. Стейн крикнул: «Шире!» – и приступил к осмотру.

– Иисусе, да тут руины античного полиса! Вы в Помпеях бывали?

Сынок помотал головой.

– Не шевелиться! – прикрикнул Стейн. – Вот такими я и хотел бы видеть всех макаронников – закатанными в вулканическую породу.

Сынок смотрел в потолок, там в огромном подвесном аквариуме плавали тропические рыбы. На глазах Сынка крупная фиолетовая рыбина сожрала какого‑то оранжевого малыша. Стейн надавил на педаль, и Сынок рывком вернулся в сидячее положение.

– Что, много работы понадобится? – спросил он.

– Не больше, чем в Лондоне после люфтваффе, – ответил Стейн, зубы которого, как заметил Сынок, были желтоватые и тусклые. – Улыбнитесь, – скомандовал Стейн. – Выдайте мне вашу улыбку политика с ребенком на руках.

Сынок растянул губы.

– Ну да, так я и думал. Вы – Маугли при галстуке. Эти резцы смотрятся так, будто ими только что разорвали на куски какое‑нибудь мелкое животное.

– И что вы посоветуете? – робко спросил Сынок.

– Анжела, вы опять дышите! – завопил Стейн. – Я пытаюсь думать!

– Простите, мистер Стейн, – пролепетала Анжела, – но я… не могу не дышать.

– А могу я этого не слышать? – рявкнул Стейн.

– Я постараюсь не…

– Смотрите и слушайте, – приказал дантист Сынку.

Затем, сунув нос прямо в лицо Анжеле, спросил:

– Каково население Рейкьявика?

– Я не знаю, – ответила Анжела.

– Диаметр Луны?

– Не знаю.

– Период спячки медведя – гризли?

Еще одно «Не знаю».

Захария торжествующе обернулся к Сынку:

– Видите? Видите? Эта девушка одиннадцать лет училась в британской школе – и не знает ничего.

Анжела неуверенно проговорила:

– У меня три высших балла, мистер Стейн.

– Три высших балла! – фыркнул Стейн. – Да сейчас и платяной шкаф легко получит этот сраный высший балл.

Сынок растерянно съежился в кресле. Недавно он подписал парламентскую инициативу против мужского шовинизма, но слишком боялся Захарии Стейна, чтобы встать на защиту Анжелы. Вместо этого он сказал:

– Новые консерваторы в корне изменят систему образования. Каждый выпускник школы будет… м – м… знать население Рейкьявика.

– Вы опять дышите! – взревел Стейн.

– Простите, мистер Стейн, но я… – И Анжела, чуть не плача, выскочила из кабинета.

– Ни одна не задерживается, – пожаловался Стейн. – Я считаю, это вина правительства. Вот вы знаете, что про зубы ничего нет в школьной программе? И когда эти девицы приходят ко мне, они полные невежды в зубах. Может, когда вы станете заправлять, вы с этим что‑нибудь сделаете?

– Может, вернемся к моим зубам?

– Тридцать штук, – сказал Захария.

– Тридцать штук — вы имеете в виду тридцать тысяч фунтов? – неуверенно переспросил Сынок.

– Сразу скажу: вы можете пойти к любому дантисту на Харли – стрит, и он прилично сделает работу но зубов от Захарии Стейна у вас не будет, в отличие, например, от премьер – министра.

– Вы делаете зубы Джеку Баркеру? – спросил Сынок.

– Я переоформил ему рот, – ответил Стейн. – Пока он не пришел ко мне, он питался супами да кашками, десны у него кровили, и непрерывно мучила боль. Я сконструировал ему улыбку, сделал его человеком и обеспечил две подряд победы на выборах.

– Так вот кому Джек Баркер обязан успехом у избирателей, а? – поразился Сынок.

– Только две последние кампании, – скромно уточнил Стейн.

– А тут не будет столкновения интересов? – спросил Сынок.

– Нет, – отрезал Стейн. – У меня нет никаких интересов, кроме стоматологии.

– Но тридцать тысяч фунтов… – пробормотал Сынок.

– Законные предвыборные траты, – сказал Захария, теряя терпение. – Вы хотите зубы от Захарии Стейна или нет?

Сынок представил себя улыбающимся с предвыборных плакатов, скалящим зубы на Джереми Паксмена, ухмыляющимся в камеры премьер – министром в дверях резиденции на Даунинг – стрит, 10… и сказал:

– Когда начнем?

Дуэйн двигался по переулку Ад, выборочно стуча в двери и проверяя, есть ли у жильцов действующее удостоверение личности и не попортил или, хуже того, не снял ли кто– нибудь личный жетон. Такие обязанности изрядно тяготили Дуэйна, и в дни вроде этого ему хотелось бы работать кем‑нибудь другим – чистить выгребную яму или дрессировать медведей. Дуэйну с первого дня службы стало ясно, что карьера полицейского не для него. Он помнил время, не столь уж и давнее, когда ему самому приходилось предъявлять позорный металлический жетон снисходительному констеблю.

Дуэйн постучал в дверь дома номер семнадцать, открыла ему Камилла. Дуэйну показалось, что тесная передняя буквально кишит лающими собаками, но, поуспокоившись, он рассмотрел, что собак всего три.

– Доброе утро, – сказал Дуэйн. – Проверка жетонов и удостоверений. Не возражаете?

Камилла проводила Дуэйна в гостиную.

– Садитесь, пожалуйста. Я позову мужа, он в саду.

Едва Камилла вышла, Дуэйн шагнул к книжному шкафу и быстро провел кончиками пальцев по корешкам, в основном кожаным: Диккенс, Гомер, Роберт Льюис Стивенсон, Николаус Певзнер, Черчилль, Джилли Купер, Лоренс ван дер Пост…