Мэннинг продолжал:

– Вчера эта леди освободилась от жетона и покинула зону изоляции. В наказание за свои действия она будет помещена на десять дней под домашний арест, а вам, друзьям и соседям, в течение семи дней запрещается покидать пределы переулка Ад.

– Pour encourager les autres[39]. – пробормотала королева.

Камилла опустила голову. По толпе пробежал негромкий сердитый ропот – в ковбойских фильмах так озвучивают дальний бег бизонов по прерии. Все глаза устремились на Камиллу.

Принцесса Кентская выскочила вперед и воскликнула:

– Но в переулке Ад нет продуктового магазина! Или вы хотите заморить нас голодом? А, нет, довести до каннибализма!

Заместитель начальника полиции Мэннинг обратился к Грайсу за пояснениями.

Принцесса Кентская не унималась, в ее голосе звучал истерический накал:

– Да! Я поняла ваш план. Вы хотите, чтобы мы съели друг друга и сами уничтожили монархию. Очень умно, Kommandante.

Множество внимательных взглядов устремилось на принцессу Кентскую: где у нее части помясистее?..

– Я б не отказался от куска ее жопы! – выкрикнул Маддо Кларк и обернулся, осклабясь. Но аудитория была не в настроении шутить.

Спигги вскочил со стула, проломился через толпу и сгреб Маддо за грудки.

– Ты оскорбил мою родню, значит, оскорбил меня! – зарычал он.

– Оставь его, Спигги! Не стоит! – закричала Анна.

Спигги, подражая киногероям, отшвырнул Маддо и прошествовал на место с достоинством, какое только возможно для толстого коротышки в пижамных штанах с узором «турецкий огурец» и в футболке с Митом Лоафом.

Принц Чарльз произнес:

– Я полагаю, констебль, что нас обеспечат всем жизненно необходимым.

– Будь моя воля, я бы вас на хлеб и воду посадил, – гаркнул Артур Грайс. – Но вот констебль Мэннинг добряк, так что вас снабдят продовольственной корзиной из моей бакалеи.

София сказала:

– Мистер Грайс, я на низко калиевой диете, мне нельзя помидоры, грибы и бананы.

– Будете есть что дадут, мля! – заревел Грайс. – Я вам не херов гну здорового питания!

– Гypy, – досадливо поправил Мэннинг.

Его бесил и сам Грайс, и его частная полиция. Ведь он не раз предупреждал главное управление, что держать личный состав на мизерных окладах – не лучшая затея.

– Вы сказали – все жизненно необходимое, – подал голос Тони Тредголд. – Курево и бухло включено?

– Нет! – отрезал Грайс, стряхивая на пол сигарный пепел. – Отличный шанс бросить.

– Констебль, – заговорила королева, – мой муж – пациент интерната Фрэнка Бруно. Он зависит от моих посещений…

Мэннинг отмел невысказанную просьбу королевы взмахом руки в черной перчатке. Ему не терпелось выбраться на свежий воздух из затхлого невентилируемого холла, набитого нездоровыми людьми.

Когда Уильям спросил Грайса, нужно ли тому утром на работу, а остальные начали ссылаться на запись к врачу и занятия в школе, Грайс потерял терпение.

– Вы слышали, что сказал мистер Мэннинг! – заорал он. – Вам нельзя выходить из переулка Ад семь дней и семь ночей. Претензии не ко мне, а к ней!

Он зыркнул на Камиллу, вспомнив злую перепалку с Мэннингом, который днем предупредил, что контракт на дальнейшее обеспечение порядка в Цветах могут заключить и не с ним. Конвоировать Чарльза и Камиллу до дома Грайс приказал Дуэйну Локхарту велев, если возникнут трудности, «как следует угостить их тазером».

Выйдя на предутренний холод, Чарльз и Камилла увидели дожидающихся собак. Тоска и Фредди радостно запрыгали вокруг Камиллы, едва не сбив ее с ног.

– Рады меня видеть, сладкие? – умилилась Камилла.

Лео прижался головой к бедру Чарльза и проскрипел:

– Я рад, что она вернулась.

Чарльз сказал:

– Рад, что она вернулась, а, Лео? Рад, что вернулась, а, малыш?

– Я уже сказал, что рад, – проворчал Лео. – Тебе все нужно повторять?

Чарльз обратился к Дуэйну:

– А нельзя ли снять с моей жены наручники?

– Извините, мистер Виндзор, но их придется оставить, пока она не окажется дома, – ответил Дуэйн.

– В общих чертах я понимаю, за что наказали меня, но за что должны страдать все жители переулка? – недоумевала Камилла.

– Это коллективное наказание, – объяснил Чарльз. – Разве ты не сталкивалась с этим в школе?

Камилла мысленно вернулась в школьные годы. Как же прикольно тогда было. Учителя сплошь очаровашки, не парили мозг, если кто‑нибудь путал эти подлые южноамериканские столицы.

Проходя мимо лавки мистера Анвара, Камилла заметила, что прежняя вывеска «Все за фунт» сменилась новой: «Все за фунт у Грайса».

– Пора кому‑нибудь донести на этого ушлого Грайса в антимонопольный комитет, – проворчал Чарльз.

– Забавно с этим Антимонопольным комитетом, – сказал Дуэйн. – Он имеет монополию на борьбу с монополиями, да?

– Грайс скоро поставит здесь свою статую, – не унимался Чарльз.

– Из чистого золота, в сквере, – рассмеялась Камилла.

– Школьников будут туда водить петь славословия, размахивая грайсовскими флажками. Иногда… мне кажется… что мы… ну… э… сами того не понимая, скатываемся к диктатуре.

– Тише, – шепотом предупредил Дуэйн.

Он поймал взгляд Чарльза и легким наклоном головы и движением брови указал на купу деревьев, мимо которых они шли.

Тоска протявкала Лео:

– Я‑то думала, почему телефонный мастер подрезает деревья. Теперь понимаю.

Лео сунул нос Тоске под хвост.

– Я тебя люблю. Тоска. Ты такая умная.

Тоска обежала Лео и, встав на задние лапы, тоже понюхала у него под хвостом. Фредди сделал вид, что не заметил этих публичных знаков нежности, но внутри у него все так и кипело от ревности. «Эх, не вымотайся я так, – думал он, – на раз вырвал бы глотку этому Лео». Прежде Фредди считал, что сумеет жить в браке на троих, но, видно, ошибался. И теперь он поклялся избавиться от Лео, который, в конце концов, просто жалкая дворняжка, между тем как сам Фредди способен проследить свою родословную до глубины веков.

Едва Дуэйн оставил их, Чарльз и Камилла упали друг другу в объятия. Затем, к несказанному отвращению Фредди, отправились в спальню и занялись любовью.

Фредди лежал под дверью спальни, слушая вопли страсти и нежные вздохи. Когда ему показалось, что пара приближается к пику, он с яростным лаем бросился на дверь и ломился в нее, пока дверь не распахнулась и Камилла, голая и красная, не отвесила ему пинка, от которого Фредди полетел до самого подножия лестницы. Едва поднявшись на лапы, он оскалился.

– Что с тобой, Фредди? – крикнула Камилла.

Из глотки Фредди вырвался утробный рык:

– Придет день – ты пожалеешь об этом, женщина.

С плакатов на автобусных остановках на зрителя кидался огромный слюнявый и клыкастый ротвейлер, роняющий пену из пасти. Так началась антисобачья кампания. В ролике, снятом по заказу правительства, стая одичавших псов мчалась по безлюдному пригороду. За кадром шла зловещая музыка и потусторонний голос объявлял: «Они убивают. Они калечат. Они разносят болезни. Собаки заполонили землю».

Дату всеобщих выборов Джек Баркер решил объявить из больницы на Грейт – Ормонд– стрит, сидя у постели семилетней Софи Литлджон. Маленькую Софи два дня назад в парке Хэмпстед – Хит укусил за руку ротвейлер. В больнице Софи оказалась из‑за аллергической реакции на противостолбнячную сыворотку, которую ей ввели после укуса. Даже самые ледяные сердца растаяли бы от трогательного вида девочки: золотые локоны, бинты, капельница.

Войдя в палату, Джек забеспокоился, что «на ребенке маловато бинтов». Он тут же напряг этим своего медиаконсультанта, который, в свою очередь, намекнул старшей медсестре, что девочке будет удобнее, если «умотать помягче». Софи намотали еще бинтов и подвесили руку на перевязь. Медиаконсультант убрал с кровати подушки, чтобы девочка лежала пластом, но тут заныл оператор, что он, блин, не Гудин и, ему нужно, чтобы девочка полусидела. Установили свет и микрофоны, гримерша нанесла на розовые щечки Софи немного бледного тона. Это не понравилось матери Софи, и кто‑то из свиты Джека попросил ее выйти за дверь. Мать отказалась, и тогда вызвали полицию, которая забрала упрямицу для выяснения личности.