«Так случается: сон очарованный…» Так случается: сон очарованный, Настоящее прячется вдруг, И является край заколдованный, Семицветный светящийся круг. Торжествующе звуки проносятся — Трибунал обвинительных снов, — И у Слова молитвенно просятся Стать словами смиренных стихов. «Темнеет небо понемногу…» Темнеет небо понемногу, Ложатся тени на дома: День позади — и слава Богу. Я не сошёл ещё с ума. И не повесился в уборной, Иль, разогнав мотоциклет, Какой-нибудь дорожкой горной Не ахнул через парапет. Напротив, я ещё куражусь: Кому-то льщу, кому-то вру, Чего-то жду. И не отважусь Пресечь позорную игру. Зане я понял непреложно, Всё потеряв и всё сгубя, Что если ненавидеть можно, То только самого себя. «Терпи и жди, и всё осуществится…» Терпи и жди, и всё осуществится… А если я уже не в силах ждать? Зачем же сердце продолжает биться, Не хочет и не может перестать? Затем, что есть и в неосуществленье Осуществленье предопределенья — Избранничества горькая печать. «Тот же вечер, тот же воздух…» Тот же вечер, тот же воздух Те же миллионы раз. Всё, как было, всё, как прежде, Всё бессмертно, всё всегда: Загорается надежда, Обрывается звезда. Жизнь плетётся понемногу, Скучно, холодно стареть. Есть, что вспомнить, слава Богу. Значит, можно умереть. 1950-е «Ты говоришь:“поэзия”,“любовь”…» Ты говоришь: «поэзия», «любовь»… Встаёт луна, на медный таз похожа, И снова в жилах закипает кровь: Опять весна. «Ну, хорошо. И что же?» Всё это, друг, я знаю без тебя И без тебя всё сознаю и вижу, И даже то, что, всё навек сгубя, Я тридцать лет пропьянствовал в Париже. «Ты мне больше не снишься. Наверно…» Ты мне больше не снишься. Наверно, Мы с тобой рассчитались давно. Всё продумано, всё правомерно, Всё до ужаса предрешено. Подытожены мысли и чувства, Пересмотрены схватки с судьбой: Раньше «так говорил Заратустра», А теперь — океанский прибой. «Тысячелетья не было ответа…»
Завидую тебе: перед тобою дверь Распахнута в восторг развоплощенья! Георгий Иванов Тысячелетья не было ответа, И задавать вопрос уже смешно… Врывается бездомная ракета В открытое отчаяньем окно. И гаснет мир в лучах чужого света… Но если гибель миру суждена, Как суждено нам всем уничтоженье, Не всё ль равно — весна иль не весна, Не всё ль одно — война иль не война Таят в себе «восторг развоплощенья»? «Ужель не слыша, не дыша…» Ужель не слыша, не дыша, В каком-то сне оцепенелом Томится сорок дней душа Над разлагающимся телом, И рвётся в этот мир она, Как надоедливый проситель, — О, неужели так страшна Её небесная обитель? 1953 «Уплыву от той развилки…» Уплыву от той развилки, Где она сошла на берег. Не разбил души-копилки? Не устал в бессмертье верить? Вот и помнить стало трудно Мамы верную заботу: — До сих пор не спишь ты? Утро! Как же встанешь на работу?.. Не вернуть и в мире вечном Незабытых несвершений. Не увижу милой тени В том обличье человечьем. О, наивность детской веры В матерьяльность наказаний! Паруса моей галеры Не наполнит свет мечтаний. Август 1987 «Что, если все — о, все без исключенья…» Что, если все, о, все без исключенья: Христос, Лао-Цзе, Будда, Магомет, — Не то чтобы поверили виденьям, А просто знали, что исхода нет, Что никогда не будет воздаянья, Там пустота и ледяная тьма, И лгали нам в безумьи состраданья, Чтоб жили мы, а не сошли с ума? «Что смерть? Простая пересадка…» Что смерть? Простая пересадка Из мира этого в иной, Где мы, хоть это и несладко, Уже стоим одной ногой. «Младенца ль милого ласкаю, Уже я думаю» — дитя, Тебе я место уступаю, Но день придёт и для тебя. Есть тайна страшная в Творенье, Её не разрешить вовек Ни торжеством, ни вдохновеньем, И эта тайна — Человек. 1988 |
