Гордость и воля девушки на мгновение покинули ее, что позволило Селигу беспрепятственно вывести ее из комнаты за «поводок». Да и стоило ли протестовать. Весь ужас последнего, самого страшного унижения, пережитого от его рук, сменился неудержимым, почти безумным гневом.

Они еще не добрались до лестницы, когда Эрика излила свою ярость на голову Селига:

– Трусливый негодяй! Грязная свинья! Мерзкий кусок дерьма! Вонючий обманщик! Подлый лгун!

Селиг, резко развернувшись, навис над Эрикой, прежде чем последнее ругательство слетело с ее губ. Лицо его мгновенно вспыхнуло от бешенства:

– Как ты смеешь оскорблять меня? На колени! – прорычал он.

Девушка без малейшего колебания бросилась на колени и вонзила острые зубы в его правое бедро. Селиг взвыл и согнулся, но, прежде чем успел вцепиться в Эрику, неожиданно потерял равновесие, схватил ее за плечи, чтобы не упасть, однако не удержался и, уронив ее на спину, сам рухнул сверху.

На мгновение у Эрики перехватило дыхание. Коекак придя в себя, она попыталась оттолкнуть Селига, но руки были скованы за спиной, и пошевелить ими не было никакой возможности. Тогда она начала отбиваться всем, чем могла, – плечами и бедрами, но тут же поняла, какую совершила ошибку.

Неожиданно Эрика заметила, что он не делает ни малейшей попытки сопротивляться, а вместо этого про сто вставился на нее. Может быть, обнаженное тело под ним не вызвало огонь в крови, но лихорадочные движения бедрами в попытке скинуть его на пол смогли пробудить желание, горевшее сейчас в блестящих серебристых глазах, распиравшее набухшую мужскую плоть, упиравшуюся в низ ее живота.

– Вспомни, что ты ненавидишь меня, – панически выдохнула Эрика, прежде чем ее губы накрыл теплый рот.

Но ненависть Селига, повидимому, не распространялась так далеко. Страсть, подогреваемая возбуждением, заставила забыть обо всем. И Эрика поняла это еще яснее, когда то же желание затуманило ее разум.

Он завладел ее губами, чуть прикусывал, лизал, посасывал, и его язык проник в ее рот через преграду зубов. Эрика была ошеломлена, подавлена и растерянна. Селиг не просто целовал ее, иначе девушка давно бы уже справилась с собой, нет, она с каждой минутой все больше теряла голову.

И теперь ее руки были скованы, его – свободны, а сама она открыта жадным ласкам. Широкие ладони скользнули между их телами, легли на груди и стиснули упругие полушария. Пальцы нашли соски и начали пощипывать, пока не превратили их в два крошечных камешка. Словно молния прошила Эрику до самых кончиков ног. Она тихо застонала. Ответный вздох – рычание – прозвучал намного громче.

Ни один не слышал приближавшихся шагов, зато сухой голос раздался, словно гром с небес:

– Думаю, сейчас ты заявишь, будто провел в постели столько времени, что теперь просто не выносишь ее вида!

Очередной стон Селига уже не имел ничего общего со страстью:

– Мама… да уходи же!

– Хочешь сказать, что не нуждаешься в свидетелях? – еще суше осведомилась Бренна. – А я было подумала иначе!

– Мама!!

Послышалось презрительное фырканье и вслед за этим шум удалявшихся шагов.

Селиг, вздохнув, прислонился лбом ко лбу Эрики. Прошло несколько секунд, прежде чем он сообразил, что прижимает ее к полу всем телом, и, застыв, отстранился.

Девушка и так уже окаменела, как холодные плиты, на которых лежала. Однако, как ни иронично это выглядело, его лицо было таким же багровым от смущения, как и лицо Эрики. Правда, ей это не показалось ни справедливым, ни веселым.

– Она не видела тебя, – шепнул Селиг, почемуто решив утешить ее.

– Какое это имеет значение? – с горечью спросила девушка. – Это тебе следует стыдиться. Мое унижение началось задолго до ее появления.

Селиг окинул ее свирепым взглядом, прежде чем мощным рывком оказался на ногах, увлекая ее за собой. Он взял конец цепи, свисавшей с шеи, но лишь обмотал ее вокруг железного ошейника, чтобы пленница не споткнулась.

– Кусать мужчину за ногу означает навлечь на свою голову то, что ты получила, – процедил он.

– Попробуй еще раз поставить меня на колени, и клянусь, что попытаюсь дотянуться до другой части твоего тела.

Лицо его еще больше побагровело, а гнев, казалось, вотвот вырвется наружу.

– Ты была словно течная сука, – грубо бросил Селиг.

– А ты пожелал женщину, которую поклялся ненавидеть, – напомнила Эрика, хотя тут же пожалела о сказанном.

Напрасно она издевается над человеком, бросая ему в лицо его же собственный позор. Он немедленно просунул палец за ошейник, приподнял пленницу, пока их носы едва не столкнулись, и зловещетихо заявил:

– Я презираю тебя, девчонка, и не сомневайся в атом! Презираю тебя и ту ледяную воду, которая течет в твоих жилах. Правда, она превращается в кипяток, стоит мужчине прикоснуться к тебе, не так ли? – злобно усмехнувшись, добавил он.

Эрике следовало бы быть благодарной просто по тому, что он ответил такой же издевкой. Но она все еще была слишком сердита, чтобы отступить или промолчать:

– По крайней мере я не ищу извинений собственному поведению и не стремлюсь переложить вину на других.

Он одним легким толчком отбросил ее прочь, едва слышно прошипев:

– Возвращайся в мою комнату, девчонка! Я пошлю Эду помочь тебе. Твое появление внизу может подождать еще денек.

– Когда твоя мать не будет уверена, что ты забавлялся именно со мной?

Эрика не оглянулась, чтобы проверить, больно ли ранила Селига ее колкость, и помчалась назад, оставив его кипеть яростью и охваченным таким возбуждением, что низ живота надсадно ныл. Он несколько минут стоял неподвижно, безуспешно пытаясь немного успокоиться и, не раздумывая, устремиться вниз.

Селиг встал в открытой двери спальни – Эрика не смогла захлопнуть ее за собой – и увидел, что узница скорчилась в углу, нагнув голову к поднятым коленям, так что разметавшиеся волосы почти скрывали наготу. Вид этой съежившейся фигурки так подействовал на Селига, что он в бешенстве пнул косяк и тут же громко выругался, потому что как раз сегодня надел сапоги из мягкой кожи. Как она посмела заставить его почувствовать жалость к ней и одновременно возбудить такую неуемную страсть?

Ему удалось привлечь внимание Эрики. В голубоватозеленых глазах не было ни единой слезинки, но и огонь гнева почемуто погас. Казалось, Селиг увидел лишь страдание, чего никогда не мог видеть у женщин без того, чтобы немедленно не прийти на помощь. Поэтому предпочел поскорее удрать, прежде чем сделает какуюнибудь глупость в попытке утешить Эрику Бессердечную.

Было бы слишком наивно с его стороны надеяться, что его мать промолчит о том, что видела наверху. И стоило мужчинам вернуться с охоты, как отец, подняв брови, с сожалением поглядел на сына и покачал головой. Ройс же просто рассмеялся во весь голос, встретившись глазами с зятем.

Но по крайней мере Селиг был уверен, что они не знают, изза кого он потерял рассудок, иначе от смущения не мог бы показаться в зале. Он был убежден, что успел загородить Эрику от материнского взгляда.

И вообще, пора перебираться в собственный дом, и не потому, что ему так необходимо уединение. В Уиндхерсте сейчас и без того слишком много народу, а он достаточно оправился, чтобы и дальше обходиться без женщины. Случившееся сегодня с датчанкой – достаточное этому доказательство. Но поскольку кроме короля здесь гостили и родственники Селига, в доме нельзя было отыскать ни одной свободной комнаты, включая его собственную, в которой можно было бы предаться любовным играм. Он, конечно, мог отправить узницу куданибудь в другое место. Непонятно, почему она должна содержаться в его спальне, если не считать того, что именно здесь Селиг хотел ее видеть… и по какойто причине только в ее присутствии мог спокойно уснуть. И даже пробуждение неудержимой похоти не могло пересилить эго странное чувство.

Конечно, то, что произошло с пленницей, можно объяснить плотским голодом, так как у него не было женщины с самого начала путешествия в Восточную Англию. Но чем объяснить его столь настойчивое желание обнажить ее, вновь увидеть изящное девичье тело, ведь когда он в последний раз смотрел на нее, голую, то поклялся больше не делать ничего подобного!