«Рейд безлюдный. Пески Сестрорецка…» Рейд безлюдный. Пески Сестрорецка. Облака призакрыли зарю. В облик твой беспечальный и детский, Как впервые, сегодня смотрю. От воды почернелые доски Из купален ведут на песок. Воротник твоей белой матроски Тихо треплет морской ветерок. Загорелые ноги ласкает И щекочет украдкой вода. Мы с тобою запомним, я знаю, Золотой Сестрорецк навсегда. На заливе, за отмелью, лодка, Однотонны мотора толчки. На воде зажигаются четко Пристаней и плотов огоньки. Здесь на пляже, за день разогретом, Звездной ночью, и шелках тишины, Нам с тобою внимать до рассвета Равнодушным шуршаньям волны. 1917 «Всё понятно — и серые зданья…» Всё понятно — и серые зданья, И декабрьский хрустящий снег, И захватывающий дыханье Финских санок неверный бег, И уверенность в том, что жребий Наш заплелся в тугом узле Не на чуждом холодном небе, А на близкой, верной земле. 1917 «Слишком много яркого света…» Слишком много яркого света, Слишком кровь бьется в виске. Улыбаются в окна лету Амуры на потолке. Весела сегодня столица В темной зелени на ветру. Только сердце будет томиться Вечерами и поутру. Оттого что и ты оставишь Эти стриженые сады. Только ряд пожелтевших клавиш Сохранит пальцев следы. Помню запах нарциссов острый, Взморье, пляж на песчаной косе, Веселый Елагин остров, Дымящееся шоссе. Помню лето, тебя и книгу С беспокойным распевом строк, Норвежские песни Грига И с набережной ветерок. 1917 Царское село Здесь шум ветвей с ветрами говорит И парк тревожит стужей обнаженный. Здесь Камерона строгие колонны Уходят в неба мутный хризолит. Безлюдие в аллее просветленной, Где мрамор статуй меж стволов сквозит, Где ступеней растреснутый гранит Уже ковром устлали пестрым клены. Слепые, равнодушные года Я здесь считаю. Никнут холода На обелиски Славы и Победы. А ветер, северный мечтатель-сноб, Пылающий мне беспокоит лоб И снег метет на плечи Кифареда. 1920 В парке
Здесь голос тишины уже так ясно внятен, Здесь в изумруде трав обрывки желтых пятен И широко взлетать закатному лучу, Над парком, осенью разубранным в парчу. Скучают мраморных фонтанов обелиски, И сердце смущено тревогой тайно близкой. Гудит Гиперборей, сметая пыль с дорог, И листья надают в разметанный песок. Предзимних бурь струна уже заныла, И Дева Белая кувшин свой уронила. «Но Дева красотой по-прежнему горда, И трав вокруг нее не косят никогда». Люблю безлюдие аллей, поблекших рано, И изморозь с утра, а к вечеру туманы. Последний луч бесплотный, как обман, Над павильонами, что строил Монферран, Ложится неживой печальной позолотой На мертвые дворцы и окон переплеты. И думает — о чем? — следя летучий лист, На бронзовой скамье кудрявый Лицеист. 1920 Петергоф Фонтаны спят. Екатерины нет. И Музы не настраивают лиры. И у ворот пустого Монплезира Не видно раззолоченных карет. Горит вечерний, золотистый свет На облаках осеннего сапфира, И этот парк запущенный и сирый, В сентябрьский траур пышно разодет. Я здесь брожу и думаю всегда О днях великолепия Фелицы И слышу у замшелого пруда Величественный шаг Императрицы. Ты не забудешь золотых годов, Дряхлеющий, холодный Петергоф! 1921 Таврический сад Опушена чугунная ограда Снежинками. Уже темно вверху И тает день. В серебряном пуху Столбы, дома и церкви Петрограда. Как хорошо, закутавшись в доху, Бродить в снегу Таврического сада И знать, что сердцу ничего не надо, Пусть бьется в лад спокойному стиху. Глубоким звуком в выси уплывая, Заблаговестил колокол вдали Над тишиной заснеженной земли. Я чувствую, шагов не ускоряя, Глаз голубых смеющийся разрез И сумерки, и празелень небес. 1917 |
