198. «Я думаю о ней, о девочке, о дальней…»{*} Я думаю о ней, о девочке, о дальней, и вижу белую кувшинку на реке, и реющих стрижей, и в сломанной купальне стрекозку на доске. Там, там встречались мы и весело оттуда пускались странствовать по шепчущим лесам, где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо, блистая по листам. Мы шарили во всех сокровищницах Божьих; мы в ивовом кусте отыскивали с ней то лаковых жучков, то гусениц, похожих на шахматных коней. И ведали мы все тропинки дорогие, и всем березанькам давали имена, и младшую из них мы назвали: Мария святая Белизна. О Боже! Я готов за вечными стенами неисчислимые страданья восприять, но дай нам, дай нам вновь под теми деревцами хоть миг, да постоять. 4 июня 1921; Кембридж Зелененьким юрким внучатам наказывал леший в бору: «По черным ветвям, по зубчатым, жар-птица порхнет ввечеру; поймайте ее, лешенёчки, и клетку из лунных лучей возьмите у ключницы-ночки, да так, чтоб не видел Кащей. Далече от чащи брусничной умчите добычу свою; найдете вы домик кирпичный в заморском, туманном краю. Оставьте ее на пороге: там кроткий изгнанник живет. Любил он лесные дороги и вольный зеленый народ». Так дедушка-леший на ели шушукал, и вот, ввечеру, как струны, стволы зазвенели, и что-то мелькнуло в бору. Маячило, билось, блестело, заохал, нахохлился дед… Родимые, знать, улетела жар-птица из тонких тенет. Но утром, как пламя живое, на пыльном пороге моем лежало перо огневое с цветным удлиненным глазком. Ну что ж, и за этот подарок спасибо, лесные друзья. Я беден, и день мой неярок, и как же обрадован я. 6 июня 1921; Кембридж 200. «Мы столпились в туманной церковеньке…»{*} Мы столпились в туманной церковеньке; вспоминали, молились и плакали, как нечаянно двери бесшумные распахнулись, и тенью лазоревой ты вошла, о весна милосердная! Разогнулись колена покорные, прояснились глаза углубленные… Что за чудо свершилось отрадное! Заливаются птицы на клиросе, плещут воды живые под сводами, вдоль по ризам колеблются радуги, и не свечи мы держим, а ландыши, влажной зеленью веет, не ладаном, и, расставя ладони лучистые, окруженная сумраком сладостным, на иконе Весна улыбается. <29 июля 1921> 201. «Людям ты скажешь: настало…»{*}
Людям ты скажешь: настало. Завтра я в путь соберусь. (Голуби. Двор постоялый. Ржавая вывеска: Русь.) Скажешь ты Богу: я дома. (Кладбище. Мост. Поворот.) Будет старик незнакомый Вместо дубка у ворот. 3 мая 1920; Кембридж Пока в тумане странных дней еще грядущего не видно, пока здесь говорят о ней красноречиво и обидно, — сторонкой, молча, проберусь и, уповая неизменно, мою неведомую Русь пойду отыскивать смиренно — по черным сказочным лесам, вдоль рек, да по болотам сонным, по темным пашням, к небесам бесплодной грудью обращенным. Так побываю я везде, в деревню каждую войду я… Где ж цель заветная, о, где, непостижимую, — найду я? В лесу ли — сумраком глухим сырого ельника сокрытой, — нагой, разбойником лихим поруганною и убитой? Иль поутру, в селе пустом, — о жданная! — пройдешь ты мимо, с улыбкой на лице простом задумчиво-неуловимой? Или старушкой встанешь ты и, в голубой струе кадильной, кладя дрожащие кресты, к иконе припадешь бессильно? Где ж просияет берег мой? В чем угадаю лик любимый? Русь! иль во мне, в душе самой уж расцветаешь ты незримо? <1921> Шла мимо Жизнь; но ни лохмотий, ни ран ее, ни пыльных ног не видел я… Как бы в дремоте, как бы сквозь душу звездной ночи, — одно я только видеть мог: ее ликующие очи и губы, шепчущие: Бог! |
