Только елочки упрямы, — зеленеют, — то во мгле, то на солнце. Пахнут рамы свежим клеем; на стекле перламутровый и хрупкий вьется инея цветок; на лазури, в белой шубке, дремлет сказочный лесок. Утро. К снежному сараю в гору повезли дрова. Крыша искрится; по краю — ледяные кружева. Где-то каркает ворона; чьи-то валенки хрустят; на ресницы с небосклона блестки пестрые летят… 116. «Мой друг, я искренно жалею…» Мой друг, я искренно жалею того, кто, в тайной слепоте, пройдя всю длинную аллею, не мог приметить на листе сеть изумительную жилок, и точки желтых бугорков, и след зазубренный от пилок голуборогих червяков. Взволнован мир весенним дуновеньем, вернулись птицы, и звенят ручьи бубенчиками влаги. С умиленьем я разбираю мелочи любви на пыльных полках памяти. Прохладно в полях и весело в лесу; куда ни ступишь — крупный ландыш. Как вода, дрожит лазурь — и жалобно и жадно глядит на мир. Березы у реки — там, на поляне, сердцем не забытой, столпились и так просто, деловито, развертывают липкие листки, как будто это вовсе и не чудо; а в синеве два тонких журавля колеблются, и может быть, оттуда им кажется зеленая земля неспелым, мокрым яблоком… 118. «Маркиза маленькая знает…» Маркиза маленькая знает, как хороша его любовь. В атласный сад луна вступает, подняв напудренную бровь. Но медлит милый, — а былинке былинка сказывает сон: на звонком-тонком поединке он шпагой мстительной пронзен. Фонтаны плещут, и струисто лепечет жемчуг жемчугу: лежит он, мальчик серебристый, комочком шелка на лугу. Она бледнеет и со страхом, ища примет, глядит на птиц, полет их провожая взмахом по-детски загнутых ресниц. И всё предчувствие живее; рыданий душит горький зной, и укорачивает веер полупрозрачный, вырезной, то смутно-розовый, то сизый, свою душистую дугу, — а рот у маленькой маркизы — что капля крови на снегу… Выйдут ангелы навстречу, — многорадужная рать; на приветствия отвечу: не хочу я умирать! Надо мной сомкнутся крылья, заблистают, зазвенят… Только вспомню, что любил я теплых и слепых щенят. 1. ВСЕПРОЩАЮЩИЙ Он горстью мягкою земли и кровь и слезы многим вытер; Он милосерден. В рай вошли блудница бледная и мытарь. И Он своим святым простит, что золотые моли гибли в лампадах и меж слитых плит благоуханно-блеклых библий. 1919 И в утро свежее любви на берег женственно-отлогий мы выбегали, и твои босые вспыхивали ноги. Мы задыхались в серебре осоки сочной; и, бывало, подставя зеркальце к заре, ты отраженье целовала. 1919 3. КРЫМСКИЙ ПОЛДЕНЬ Черешни, осы — на лотках; и точно отсвет моря синий, на знойно-каменных стенах горят, горят глаза глициний. Белы до боли облака; ручей звездой в овраге высох, и, как на бархате мука, седеет пыль на кипарисах. 1919 4. БЫЛИНКИ Мы пели в поле, и луны блуждало блещущее диво. Былинки были так бледны, так колебались боязливо. Мы шли, — и может быть, цветок, между былинками, в тревоге шепнул: «я вижу, — я высок: блуждают блещущие боги…» 1919 5. ХУДОЖНИК Он отвернулся от холста и в сад глядит, любуясь свято полетом алого листка и тенью клена лиловатой; любуясь всем, как сын и друг, — без недоверья, без корысти, и капля радужная вдруг спадает с вытянутой кисти. 1919 6. ЯБЛОНИ Где ты, апреля ветерок — прелестный, в яблони влюбленный? Цветут, цветут, а ты снежок сдуваешь этот благовонный… В былые, благостные дни, в холодном розовом тумане — да, сладко сыпались они — цветы простых очарований… 1919 |
