Помыкает Паскевич,

Клевещет опальный Ермолов…

Что ж осталось ему?

Честолюбие, холод и злость.

От чиновных старух,

От язвительных светских уколов

Он в кибитке катит,

Опершись подбородком на трость.

На груди его орден.

Но, почестями опечален,

В спину ткнув ямщика,

Подбородок он прячет в фуляр.

Полно в прятки играть.

Чацкий он или только Молчалин —

Сей воитель в очках,

Прожектер,

Литератор,

Фигляр?

Прокляв _а_нглийский клоб,

Нарядился в халат Чаадаев,

В сумасшедший колпак

И в моленной сидит, в бороде.

Дождик выровнял холмики

На островке Голодае,

Спят в земле декабристы,

И их отпевает… Фаддей!

От мечты о рав_е_нстве,

От фраз о свободе натуры,

Узник Главного штаба,

Российским послом состоя,

Он катит к азиятам.

Взимать с Тегерана куруры,

Туркменчайским трактатом

Вколачивать ум в персиян.

Лишь упрятанный в ящик,

Всю горечь земную изведав,

Он вернется в Тифлис.

И, коня осадивший в грязи,

Некто спросит с коня:

— Что везете, друзья?"

— "Грибоеда.

Грибоеда везем!" —

Пробормочет лениво грузин.

Кто же в ящике этом?

Ужели сей желчный скиталец?

Это тело смердит,

И торчит, указуя во тьму,

На нелепой дуэли

Нелепо простреленный палец

Длани, коей писалась

Комедия

"Горе уму".

И покуда всклокоченный,

В сальной на вороте ризе,

Поп армянский кадит

Над разбитой его головой,

Большеглазая девочка

Ждет его в дальнем Тебризе,

Тяжко носит дитя

И не знает,

Что стала вдовой.

В камнях вылуща, в омутах вымоча,

Стылый труп отрыгнула вода.

Осталась от Григорий Ефимыча

Много-много — одна борода!

Дух пошел. Раки вклещились в бороду.

Примерзает калоша ко льду.

Два жандарма проводят по городу

Лошадь с прахом твоим в поводу.

И бредут за санями вдовицами

Мать-царица и трое княжон…

Помнишь: баба твоя белолицая

Говорила: "Не лезь на рожон!"

Нет! Поплелся под арки Растрельины

С посошком за горючей мечтой!..

Слушай, травленный, топленный, стрелянный,

Это кто ж тебя так и за что?

Не за то ли, что кликал ты милкою

Ту, что даже графьям неровня?

Что царицу с мужицкой ухмылкою

Ты увел, как из стойла коня?..

Слизни с харями ряженых святочных!

С их толпою равняться тебе ль?

Всей Империи ты первый взяточник,

Первый пьяница, первый кобель!..

Помнишь, думал ты зорькою тающей:

"Не в свою я округу забрел!"

Гришка-Гришка! Высоко летаешь ты,

Да куда-то ты сядешь, орел?

Лучше б травы косить. Лучше б в девичьей

Щупать баб да петрушку валять,

Чем под нож дураков Пуришкевичей

Бычье горло свое подставлять!

Эх, пройтиться б теперь с песней громкою

В заливные луга, где косьба!..

Хоть и в княжьих палатах — да фомкою

Укокошили божья раба!

Ваше благородие! Теперь косовица,

Хлебушек сечется, снимать бы пора.

Руки наложить? На шлее удавиться?

Не обмолотить яровых без Петра.

Всех у нас работников — сноха да внучек.

Молвить по порядку, я врать не люблю,

Вечером пришли господин поручик

Вроде бы под мухой. Так, во хмелю.

Начали — понятное дело: пьяный,

Хмель хотя и ласковый, а шаг до греха, —

Бегать за хозяйкой Петра, Татьяной,

Которая нам сноха.

Ты из образованных? Дворянского рода?

Так не хулигань, как последний тать.

А то повалил посреди огорода,

Принялся давить, почал хватать.

Петр — это наш, это — мирный житель:

А ни воровать, а ни гнать самогон.

Только, ухватившись за ихний китель,

Петр ненароком сорвал погон.

Малый не такой, чтобы драться с пьяным,

Тронул их слегка, приподнял с земли.

Они же осерчали. Грозя наганом,

Взяли и повели.

Где твоя погибель — поди приметь-ка,

Был я у полковника, и сам не рад.

Говорит: "Расстреляем!" Потому как Петька

Будто бы есть "большевистский гад".

Ваше благородие! Прилагаю при этом

Сдобных пирогов — напекла свекровь.

Имей, благодетель, сочувствие к летам,

Выпусти Петра, пожалей мою кровь.

А мы с благодарностью — подводу, коня ли,

Последнюю рубашку, куда ни шло…

А если Петра уже разменяли —

Просим отдать барахло.