* Юность! Ты не знаешь власти детских ручек, * Юность! Ты не знаешь власти детских ручек, Голоска, что весел, ломок и высок. Ты не понимаешь, что, как звонкий ключик, Сердце открывает этот голосок! 1944 ИНФАНТА Шлейфы дам и перья франтов Не трепещут в блеске бала. Молчалив покой инфанты В глубине Эскуриала. Там замкнулась королева С королем, своим супругом. Дочь их тяжко заболела Изнурительным недугом. Зря епископ служит мессу, Лекарь бьется, маг ворожит, — Захворавшую принцессу Исцелить никто не может! Где он, взгляд живой и пылкий, Полный негою любовной? Еле-еле бьется жилка На руке ее бескровной. Королю поклон отвесив И томясь придворным блеском, Врач стоит перед принцессой В пышной спальне королевской. Тяготит его повязка С желтым знаком иудея!.. На щеках инфанты краска Выцветает, холодея. Не встает она с постели, Дышит слабо и неровно, Жилка бьется еле-еле На руке ее бескровной. А вокруг — безлюдны залы, Тишина в дворце просторном. "У принцессы крови мало! — Говорит еврей придворным. — Злой недуг ее погубит, Унесет или состарит. Кто инфанту больше любит, Тот ей кровь свою подарит!" При словах его, как дети, Царедворцы задрожали. "Кровь моя, — король ответил, — Это кровь моей державы!" Королева, хмуря брови, Отвечала: "Разве мало Я дала инфанте крови В день, когда ее рожала?" Принц глядел в окно куда-то, Теребя свои перчатки. Он сказал, что кровь солдату Лить прилично только в схватке. Врач, блестя холодным взглядом, Вынул скальпель и реторту: "Сам я крови сколько надо Дам инфанте полумертвой, Чтоб поверили в науку, Возвращающую силу!.." Обнажил худую руку И ножом надрезал жилу. Кровь инфанты стала жаркой, Хворь ее прошла бесследно. С ней гуляет в старом парке Португальский принц наследный. 1944 * Ночь поземкою частой *
Ночь поземкою частой Заметает поля. Я пишу тебе. Здравствуй! Офицер Шамиля. Вьюга зимнюю сказку Напевает в трубу. Я прижал по-кавказски Руку к сердцу и лбу. Искры святочной ваты Блещут в тьме голубой… Верно, в дни Газавата Мы встречались с тобой. Тлела ярость былая, Нас враждой разделя: Я — солдат Николая, Ты — мюрид Шамиля. Но над нами есть выше, Есть нетленнее свет: Я не знаю, как пишут По-балкарски "поэт". Но не в песне ли сила, Что открыла для нас: Кабардинцу — Россию, Славянину — Кавказ? Эта сила — не знак ли, Чтоб, скитаньем ведом, Заходил ты, как в саклю, В крепкий северный дом. И, как Байрон, хромая, Проходил к очагу… Пусть дорога прямая Тонет в рыхлом снегу, — В очаге, не померкнув, Пламя льнет к уголькам, И, как колокол в церкви, Звонок тонкий бокал. К утру иней налипнет На сосновых стенах… Мы за лирику выпьем И за дружбу, кунак! 10 февраля 1945 г. ЗАДАЧА Мальчик жаловался, горько плача: "В пять вопросов трудная задача! Мама, я решить ее не в силах, У меня и пальцы все в чернилах, И в тетради места больше нету, И число не сходится с ответом!" "Не печалься! — мама отвечала. — Отдохни и всё начни сначала!" Жизнь поступит с мальчиком иначе: В тысячу вопросов даст задачу. Пусть хоть кровью сердце обольется — Всё равно решать ее придется. Если скажет он, что силы нету, — То ведь жизнь потребует ответа! Времени она оставит мало, Чтоб решать задачу ту сначала, — И покуда мальчик в гроб не ляжет, "Отдохни!" — никто ему не скажет. 1 марта 1945 г. КАК МУЖИК ОБИДЕЛСЯ Никанор первопутком ходил в извоз, А к траве ворочался до дому. Почитай, и немного ночей пришлось Миловаться с женой за год ему! Ну, да он был старательный мужичок: Сходит в баньку, поест, побреется, Заберется к хозяюшке под бочок — И, глядишь, человек согреется. А Матрена рожать здорова была! То есть экая баба клятая: Муж на пасху воротится — тяжела. На крещенье придет — брюхатая! Никанор, огорченья не утая, Разговор с ней повел по-строгому: "Ты, Матрена, крольчиха аль попадья? Снова носишь? Побойся бога, мол!" Тут уперла она кулаки в бока: "Спрячь глаза, — говорит, — бесстыжие! Аль в моих куличах не твоя мука? Все ребята в тебя. Все — рыжие!" Начала она зыбку качать ногой, А мужик лишь глазами хлопает: На коленях — малец, у груди — другой, Да еще трое лазят по полу! Он, конешно, кормил их своим трудом, Но однако же не без жалобы: "Положительно, граждане, детский дом: На пять баб за глаза достало бы!" Постарел Никанор. Раз — глаза протер, Глядь-поглядь, а ребята взрослые. Стал Никита шахтер, а Федот — монтер, Все — большие, ширококостые! Вот по горницам ходит старик, ворча: "Без ребят обернулся где бы л? Захвораю — так кличу сынка-врача, Лук сажу — агронома требую! Про сынов моих слава идет окрест, Что ни дочка — голубка сизая! А как сядут за стол на двенадцать мест, Так куда тебе полк — дивизия!.." Поседела Матренина голова: Уходилась с такою оравою. За труды порешила ее Москва Наградить "Материнской славою". Муж прослышал и с поля домой попер, В тот же вечер с хозяйкой свиделся. "Нынче я, — заявляет ей Никанор, — На Верховный Совет обиделся. Нету слов, — говорит, — хоть куда декрет: Наградить тебя — дело нужное, Да в декрете пустячной статейки нет: Про мои про заслуги мужние! Наше дело, конечно, оно пустяк, Но меня забижают, вижу я: Тут, вертись не вертись, а ведь как-никак — Все ребята в меня. Все — рыжие! Девять парней — что соколы, и опять — Трое девок, и все красавицы! Ты Калинычу, мать, не забудь сказать! Без опары пирог не ставится. Уж коли ему орден навесить жаль, Все ж пускай обратит внимание И велит мужикам нацеплять медаль — Не за доблесть, так за старание. Коль поправку мою он внесет в декрет — Мы с тобой, моя лебедь белая, Поживем-поживем да под старость лет Октябренка, глядишь, и сделаем!" 4 мая 1945 |
