То были душ причудливые копи… Рудой серебряною шли они — прожилками сквозь тьму. Между корнями ключом забила кровь навстречу людям и тьма нависла тяжестью порфира. Все остальное было черным сплошь. 7 Здесь были скалы, и призрачные рощи, и мосты над бездной, и тот слепой огромный серый пруд, что над своим далеким дном повис, как ливневое небо над землею. А меж лугов застенчиво мерцала полоской бледной узкая тропа. 14 И этою тропою шли они. 15 Нетерпелив был стройный тихий муж, в накидке синей шедший впереди. Его шаги глотали, не жуя, куски тропы огромные, а руки, как гири, висли под каскадом складок, 20 не помня ничего о легкой лире, что с левою его рукой срослась, как с розою ползучей ветвь оливы. Он в чувствах ощущал своих разлад; как пес, он взглядом забегал вперед 25 и возвращался, чтоб умчаться снова и ждать у поворота вдалеке, — но слух его, как запах, отставал. Порой ему казалось, что вот-вот он слухом прикоснется к тем двоим, 30 что вслед за ним взбираются по скату. И все же это было только эхом его шагов и дуновеньем ветра. Он громко убеждал себя: «Идут!» Но слышал только собственный свой голос. 35 Они идут, конечно. Только оба идут ужасно медленно. О если б он обернуться мог — (но ведь оглядка была бы равносильна разрушенью свершающегося), — он увидал бы, 40 что оба тихо следуют за ним: 41 он — бог походов и посланий дальних с дорожным шлемом над открытым взглядом, с жезлом в руке, слегка к бедру прижатой, и хлопающими у ног крылами. Его другой руке дана — она. 46 Она — любимая столь, что из лиры одной шел плач всех плакальщиц на свете, что создан был из плача целый мир, в котором было все — луга и лес, поля и звери, реки и пути, все было в этом мире плача — даже ходило солнце вкруг него, как наше, и небо с искаженными звездами. Она — любимая столь… 55 И шла она, ведомая тем богом, о длинный саван часто спотыкаясь, шла терпеливо, кротко и неровно, как будущая мать в себя уставясь, не думая о впереди шагавшем и о дороге, восходящей к жизни. Она ушла в себя, где смерть, как плод, ее переполняла. Как плод, что полон сладостью и тьмою, она была полна великой смертью, ей чуждой столь своею новизной. 66 В ней девственность как будто возродилась и прежний страх. Был пол ее закрыт, как закрываются цветы под вечер, а руки так забыли обрученье, что даже бога легкого касанье — едва заметное прикосновенье — ей, словно вольность, причиняло боль. 73 Она теперь была уже не той, что у певца светло звенела в песнях, не ароматным островком на ложе, не собственностью мужа своего, — 77 но, распустившись золотом волос, она запасы жизни расточила и отдалась земле, как падший дождь. 80 И превратилась в корень. 81 И когда внезапно бог ее остановил и с горечью сказал: «Он обернулся!», она спросила вчуже тихо: «Кто?» 85 А впереди у выхода наружу темнел на фоне светлого пятна неразличимый кто-то. Он стоял и видел, как на узенькой тропе застыл с печальным ликом бог походов, как молча повернулся он, чтоб снова последовать за той, что шла назад, о длинный саван часто спотыкаясь, шла — терпеливо, кротко и неровно… Вдруг очутился вестник между ними. Он брошен был, как новая приправа в уже перекипавший брачный пир. Но бражники шагов неслышных бога 5 не чувствовали. Божество свое он осторожно нес, как плащ промокший, и, может быть, кому-то из гостей помстилось что-то. Вдруг один из них увидел на другом конце стола 10 хозяина уже не возлежащим, но вздыбленным от ужаса, который всю суть его внезапно изменил. Но вскоре тишина настала вновь, как будто весь на дно ушел осадок 15 глухого, неразборчивого шума… И все же ощутим был скверный запах несвежего, испорченного смеха. И тут был всеми узнан стройный бог, он всем казался вылитою вестью 20 неумолимою — и каждый понял… И все ж им сказанное прозвучало так непонятно, как ничто на свете. Адмет умрет. Когда? В теченье часа. 24 А тот об стену ужаса стал биться, ее разламывая на куски, и руки к богу протянул для торга, вымаливая годы или год, нет — месяцы, недели, дни, ах, нет! не дни, а только ночи, ночь одну, одну-единственную: эту ночь. Бог отказал ему, и он вскричал, он закричал, не сдерживая крика, как мать кричала при его рожденьи. 34 И подошла она к нему, старуха, и подошел к нему старик-отец — два старика, растерянных и старых. А он впервые их так близко видел и вдруг прервал свой крик и произнес: отец, 40 неужто дорог так тебе остаток, осадок этот, что не лезет в горло. Ты выплесни его! А ты, старуха, матрона, ты что торчишь здесь: ты ведь родила. 45 Он их держал, как жертвенных животных, одною хваткой. Но потом, внезапно, их оттолкнул, какой-то новой мыслью весь просветлев, и прокричал: «Креон!» И больше ничего: лишь это имя. 50 Но лик его был высвечен другим — не высказанным вслух и безымянным — протянутым, как лампа, над столом возлюбленному другу своему: «Ты видишь, эти старики — не выкуп, 55 они — изношены, стары, никчемны. Но ты, но ты — во всей своей красе…> 57 И тут он потерял из виду друга, — тот вдруг исчез, но шла к нему — она. (Она ему казалась меньше ростом и грустной в легком подвенечном платье.) Все остальные — улица, которой она идет, идет (вот-вот подхватит ее он непослушными руками…) 64 Он ждет… И вдруг она заговорила не с ним, однако, — с богом. Бог ей внял. И речь ее услышал каждый в боге: 67 «Никто ему не может быть заменой. Лишь я одна. Никто на целом свете так не кончался. Что возьму с собой от прежнего? Но в этом — смерти смысл. Неужто от нее ты не узнал, когда за мной пошел, о нашем ложе, о том, что и оно — из царства смерти? Но я прощаюсь. Я все беру с собой. Ведь я ушла, чтоб все, что похоронено под тем, кто мне супруг, распалось, растворилось… Веди ж меня! Я за него умру!» 79 Как ветер вдруг меняет направленье, так бог к ней подошел почти как к мертвой, и как-то разом стал далек от мужа, которому он незаметным знаком к ногам подкинул сотню здешних жизней. А тот, шатнувшись, кинулся к обоим, 85 к ним руки простирая, как во сне. Они шли к выходу, в котором, плача, теснились женщины. И все же он еще раз увидал ее лицо, светлевшее улыбкою надежды 90 и больше — обещанием вернуться к нему из царства смерти, повзрослев. К нему, живому… 93 Он стоял, глаза прикрыв руками, на коленях, чтоб с той улыбкой быть наедине. |
