На подобные запросы и стремления святитель давал преисполненные глубокого евангельского смирения ответы. Это был поистине кроткий муж, смиренномудрый ученик Христов. При всех своих добродетелях и высоких достоинствах он почитал себя ниже всех. «Я точно не выхожу, и к себе никого не принимаю. Но это творится не для другого чего, как чтобы меньше было помех для книжных занятий. Так выходит, что я — книжник, и больше ничего. Если припомните, что в Евангелии обычно стоит подле этого слова, которое язык мой не поворачивается произносить, ради того что оно очень близко к делу, то с двумя сими терминами будете стоять у истины относительно меня. А Вы, чай, уж и в святцы записали» [132, с. 132).

Многие стремились на Вышу повидать затворника, выслушать совет и указание, принять от него благословение, получить на память какой‑либо предмет; но сам епископ Феофан от столь высокого людского внимания решительно уклонялся. Все приписывая доброте сердца своих почитателей и считая себя недостойным, он даже изумлялся, как бы не понимая самого источника подобных стремлений. 30 октября 1891 года епископ Феофан писал монастырскому духовнику. «Удивило меня Ваше желание иметь что‑либо из одежд моих. Если б Вы были враг мне и я желал бы вам сделать зло, то ничего не мог бы придумать удобнее, как это. Бесы юлят около меня и часто разживаются то малым, то большим чем. Пошли я Вам одежду‑то, как она знакома им, они тотчас нахлынут к Вам в келию, и не один легион, а счету нет. Так по сей причине я никак не могу решиться послать Вам, что Вы желаете, потому что я не враг Вам» [139, с. 207].

В письмах преосвященный Феофан говорит о себе как о недостаточно сведущем в вопросах духовной жизни и не имеющем опытного богопознания [145, с. 177]. «Что Вы меня спрашиваете? — писал он архимандриту Задонского монастыря Димитрию. — Я человек очень недалекий в духовном различии вещей и могу очень легко назвать черное белым и белое черным. Потому не смотрите на то, что напишу, как на доброе решение» [132, с. 5].

По мере совершенствования в духовной жизни владыка готов был считать всех людей добрыми и святыми. «Мне вообще приходит мысль, что люди являются не совсем хорошими так — невзначай, а на деле они хороши. Потому лучше и вернее всех считать святыми. Последнее можно предпочесть суду даже верному. Тут есть подвиг, и не попусту; чтоб исполнить доброе правило: выну зреть чистым лице ближнего. У нас есть пословица: свое не мыто — бело; она грешна. — Надобно наоборот: свое мыто — черно, а чуждое не мыто — бело» [2, с. 29–30].

Вышенский подвижник постоянно имел память смертную и часто вспоминал о грядущем Страшном суде. «Я приучаюсь, — писал он, — воображать себя идущим по трясине. Того гляди, что юркнешь… и поминай, как звали» [97, с. 904]. «Кто знает, может быть, вот–вот и кликнут: «Феофан Вышенский», и выходи» [134, с. 51].

Чем выше восходил подвижник по пути нравственного совершенства, чем больше приближался к нравственному идеалу, тем яснее сознавал крайнюю невозможность человеку одному, без Божией помощи, достигнуть его, тем более ощущал свое личное недостоинство. Для христианского аскета, более чем для кого‑либо другого, было очевидно, что исполнение высшего евангельского закона, требующего от людей такого же совершенства «яко же Отец Небесный совершен», невозможно без помощи спасающей благодати.

Все доброе, что делал Вышенский подвижник в своей жизни, он относил исключительно к подаваемой милости Божией, и, почитая себя последним из грешников, он «вменил себя за ничто». «Если желаете знать что‑либо о мне, — писал святитель, — ведайте, что не словом только, но и делом старик: ослабел и телом и духом» [139, с. 90]. «Хуже меня не было еще архиерея на всем свете и во все времена» [144, с. 189].

Епископ Феофан сознавал себя великим грешником, часто просил молитв у своих почитателей. «Молите Бога о мне грешном, ибо ко мне очень идет: «Уча других, себе ли не учиши» [139, с. 23].

Пустынные подвиги святителя при содействии Божественной благодати постепенно сформировали его «в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова» (Еф. 4,13).

Тот высочайший момент бытия человеческого духа — богообщения, которое владыка считал конечной целью земной жизни человека и к которому он так стремился, теперь стал действительным актом его собственной духовной жизни. Он по справедливости мог сказать с апостолом: «Живу же не к тому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2,20).

Та величайшая добродетель — бесстрастие, которую подвижник ставил на вершине лестницы возможных для человека совершенств, теперь сделалась отличительной чертой его нравственного состояния. Будучи истинным христианским постником, умерщвляющим свою плоть, святитель был как бы весь проникнут духовностью и тело свое питал постольку, поскольку оно помогало духу жить легко и свободно. Постоянно совершенствуясь в подвигах, он достиг такого состояния, что жил исключительно духовными интересами; все же мирское, суетное не занимало его.

Постоянным вниманием к себе, трезвением и бодрствованием подвижник–затворник достиг высокой степени духовного совершенства. Он усовершенствовался в добродетельной жизни настолько, что «в последние годы благодать Божия видимо обитала в нем, и все, что он ни делал, делал по указанию обитающего в душе его Духа Божия. Владыка сделался младенчески невинным. Иногда иноки, имевшие доступ к нему, замечали в нем особенную радость, мир и любовь» [201, с. 134] [65].

Самоотверженная любовь к людям, которая видна из содержания обширной переписки Святителя, была в нем той особенной нравственной силой, которая влекла к нему современников и продолжает привлекать к его памяти и творениям последующие поколения христиан. Прославляя Господа Иисуса Христа и защищая Его учение и Церковь своим писательским трудом, епископзатворник не менее прославлял их своей подвижнической жизнью и сделался образцом веры и благочестия.

Все духовные академии Русской Православной Церкви избрали святителя Феофана своим почетным членом.

Санкт–Петербургская духовная академия еще в 1882 году «в выражение глубокого уважения к неутомимой и многоплодной литературной деятельности преосвященного Феофана в области православного нравственного богословия и истолкования Священного Писания» [263, с. 45] избрала его своим почетным членом; а в январе 1890 года «за его многочисленные и замечательные богословские сочинения» возвела его в степень доктора богословия [254].

К 29 марта 1890 года Святейший Синод поручает Хозяйственному управлению сделать распоряжение о выдаче епископу Феофану докторского креста.

Святитель Феофан в последние годы готовился принять схиму и уже сам сшил себе схимническую одежду, но дни его земной жизни подходили, к концу.

Епископ Феофан от природы не отличался крепким телосложением. В Вышенской пустыни, вдали от жизненных треволнений при душевном спокойствии и под влиянием благорастворенного воздуха, святитель вначале чувствовал себя совершенно здоровым и вполне готовым на те великие труды, которые он здесь предпринял и с таким успехом совершил. Но чрезмерно напряженные умственные занятия, строгая подвижническая жизнь, приближение старости, наконец, постепенно истощили его организм. Особенно же его тяготила прогрессирующая потеря зрения из‑за катаракты. При всем этом преосвященный Феофан благодушно переносил немощи и старался успокоить своих друзей и почитателей.

Свеча жизни епископа–затворника постепенно догорала, и он, сознавая это, спокойно ждал смерти. «Умирать, — писал владыкаэто не особенность какая. И ждать надо. Как бодрствующий днем ждет ночи, чтобы соснуть, так и живущим надо впереди видеть конец, чтобы опочить. Только даруй, Боже, почить о Господе, чтобы с Господом быть всегда» [99].