Пентесилея повела отряд через нагорья. Спустя какое-то время она сдержала лошадь и оглянулась через плечо.

— Что такое? — насторожилась Мирина.

Пентесилея нахмурилась, прикрывая глаза от яркого солнца.

— Не знаю… мне вдруг померещилось… — Голос ее прервался.

Мирина с Томи разом обернулись. С возвышенности они видели Геллеспонт по правую руку, и вдалеке — южную косу фракийского Херсонеса. Прямо перед ними высились высокие башни Трои, а дальше раскинулось густо-синее Эгейское море, и у самого горизонта вырисовывались острова Имброс и Тенедос.

И тут Томи охнул. Опасения Пентесилеи подтвердились: из-за острова Тенедос показались черные точки, что росли и темнели с каждой минутой. Наконец взгляд уже различал очертания парусов и мачт.

— Ахейцы… — промолвила Мирина. — Я знала, что они явятся, и все же так надеялась…

А из-за острова появлялись все новые и новые паруса, пока, наконец, не закрыли собою весь горизонт: непрерывный строй кораблей протянулся насколько хватало глаз. Башни Трои внезапно словно уменьшились в размерах.

Ифигения и Кентаврея оглянулись посмотреть, что так заинтересовало остальных. Мгновение они молча наблюдали за происходящим. Первой нарушила молчание Ифигения.

— Не хочу этого видеть, — промолвила она.

— И не надо, — откликнулась Кентаврея. — Едем: наш путь лежит к Эликмаа.

Кентаврея с Ифигенией поскакали вперед; усилием воли Пентесилея взяла себя в руки, возвращаясь к жизни.

— Да что же это на нас нашло? — воскликнула она. — Чего мешкаем? Дел-то невпроворот.

— А что мы можем сделать? — Мирина испытывала неодолимое желание вернуться в Трою. — Не могу примириться с мыслью о том, что бросили Кассандру и ее город на милость этих боевых кораблей!

— Мы можем сделать очень многое, — настаивала Пентесилея. — Мы доставим это дитя в безопасное место, а потом попытаемся заручиться помощью союзников.

Тони словно замялся.

— Если ты хочешь вернуться в Трою, я поеду с тобой, — твердо сказал он.

Мирина задумалась на одно мгновение.

— Фракийские племена придут на помощь юроду, — промолвила она.

— О да, — согласилась Пентесилея. — И фракийцы, и мизийцы. И ликийцы, и кары… но кто-то должен поднять их на битву.

— Ты права, — наконец согласилась Мирина, поворачивая лошадь прочь от Трои. — Дел у нас невпроворот. Вперед, Исатис!

И они во весь опор поскакали на север.

С тех пор, как на горизонте обозначились темные очертания ахейских кораблей, идущих на Трою, минуло девять лет. Множество воинов анатолийских племен прискакали на защиту города, но битва следовала за битвой, и троянская равнина насквозь пропиталась кровью врагов и друзей. Невзирая на яростный натиск, сокрушить мощь надежных стен так и не удалось.

Атиша, забрав с собой Ифигению с Кентавреей, уехала на родину Лунных Всадниц, к берегам реки Термодон, говоря, что для этой новой войны она слишком стара, и поставив во главе девушек верную Пентесилею. Лунные Всадницы делали всё, что могли: разъезжали по свету, как прежде, неся обряды и танцы Маа анатолийским племенам. В дороге то и дело приходилось браться за оружие: по холмам и островам рыскали шайки грабителей-ахейцев, пополняя запасы продовольствия и всего необходимого.

Стояла ранняя весна десятого года от начала войны, Студеные месяцы наконец-то остались позади. Мирина с нетерпением предвкушала большой сход племен в Месте Текучих Вод. Лунные Всадницы галопом мчались на север от своего зимнего лагеря на острове Лесбос.

Весенние празднества сулили долгожданную радостную передышку, пусть и недолгую — ведь с тех пор, как пришли ахейцы, в окрестностях горы Ида царило бесприютное уныние. Кочевые племена переезжали от места к месту — и везде видели запустение. Плодородные равнины и долины, что так гостеприимно встречали их прежде, были разорены и выжжены, непросто было подыскать местечко для лагеря во время месяцев Окота, и нигде кочевники не чувствовали себя в безопасности. С коней, коз и овец глаз не спускали — того и гляди, угонят! Путешествуя по землям, еще недавно таким знакомым и мирным, племена ни на миг не теряли бдительности.

Мирина до боли в глазах всматривалась в зеркало, но Лунные Всадницы весь день ехали, не останавливаясь, девушка ужасно устала, так что ее дар истинного зрения пробуждался медленно. Она устроилась в ласковой тени тамариска; рядом негромко похрупывала травой Исатис. А в зеркале, хоть плачь, отражалась только сама Мирина и ничего больше: черноволосая девушка с высокими скулами и вызывающим взглядом.

— Где ты, мамочка? — вздохнула она. — Мне так надо знать, что с тобой все хорошо…

Девушка взялась за дело снова: набрала в грудь побольше воздуха, расслабленно опустила плечи. И попыталась, глядя в зеркало, всмотреться в даль — сквозь собственное отражение, и резные зеленые ветки тамариска, и далекие горы. Прямо перед нею на воде играл яркий солнечный блик, а с горных вершин уже ползли темные, серые, напоенные дождем тучи. Мирина расслабилась еще больше, позволила взгляду заплутать в клубящемся тумане, и вот, наконец, из глубин отполированного серебра медленно проступило видение. Смутные, неясные тени постепенно обрели отчетливость, и девушка увидела мирный лагерь своего родного кочевого племени, мазагарди, и синие воды Аистиного озера за шатрами. Завтра кочевники снимутся с места и двинутся на юг, к Месту Текучих Вод, и там Мирина встретится с ними наяву.

Ее мать Гюль замешивала тесто, обе внучки ни на шаг не отходили от бабушки. В этом году Ильдиз увидит весенние празднества в одиннадцатый раз; девочка подросла, вытянулась, и тесто раскатывала умело, а трехлетняя Феба с любопытством тыкала пальчиками в густую, вязкую массу. Но вот малышке дали кусочек, который она стала мять и теребить в свое удовольствие.

Мирина улыбнулась — в этом возрасте она вела себя в точности так же! — но тут же нахмурилась. Гюль резко подняла взгляд от работы. Прибежала Резеда, подхватила Фебу на руки. Далеко, словно сквозь воду, послышался слабый отголосок криков и рыданий, и металлический лязг мечей. Мирина глядела в зеркало, холодея от ужаса: зеркало тряслось в ее руках. Мать и сестра кричали друг на друга, но слов было не разобрать, затем Гюль вытащила из-за пояса нож для разделки рыбы и втолкнула Ильдиз в шатер, а Резеда вместе с Фебой на руках куда-то исчезли.

Родные и друзья Мирины хватали луки и стрелы. Пальцы жрицы непроизвольно сомкнулись на рукояти ножа, прикрепленного к поясу. Но не успели кочевники надеть доспехи и натянуть луки, как на них обрушились воины, вооруженные мечами и копьями, с пылающими факелами в руках и ненавистным черным символом муравья на знаменах. Мирная сцена мгновенно превратилась в кошмарный хаос, Гюль в страхе открыла рот. Мирина постаралась усилием воли удержать видение: ее мать пыталась дать отпор какому-то могучему врагу, но самого его видно не было. Внезапно раздался громкий, душераздирающий крик, картина в зеркале растаяла — и Мирина рухнула лицом вниз.

Исатис прижала уши и завращала глазами, Пентесилея стремительно метнулась через поросшую свежей травой поляну и обняла Мирину сильными руками.

— Что случилось? — требовательно спросила она.

— Этот крик! Ужасный, душераздирающий крик! — Мирина прижала ладони к ушам.

Пентесилея настойчиво зашептала ей на ухо:

— Это кричала ты, Мирина! Это ты! Так что ты увидела? Что за видение тебе явилось?

Девушка с трудом шевелила губами: слова с языка не шли.

— Кровожадные воины-Муравьи… мирмидонцы… те самые, которых мы видели в Авлиде!

— Где они? — взревела Пентесилея.

— Моя мать… они убили мою мать!

Пентесилея выругалась и еще крепче прижала к себе девушку.

— Мирмидонцы убивают их всех… все мое племя.

— Мы выезжаем сейчас же, — объявила Пентесилея, рывком поднимая ее на ноги.