Вернувшись в отель, мистер Боу узнал, что его дважды вызывал к телефону некий деловой человек. Это было очень неприятно. Это был плохой знак. Если не удалось продать пакет этих идиотских акций, положение получится довольно серьезное. Очень даже серьезное. Во всяком случае, тогда уже никуда не удастся двинуться. Придется сидеть в Париже и выжидать. А он обещал Анни везти ее через две недели в Испанию. Да и самому ему хочется проехаться. Отправить Анни одну? Не поедет. И, между прочим, вот уже два дня, что она не звонит ему из Лондона. Это плохой знак.

Наталья Петровна, вытряхнув скатерку, прибралась и решила, что пора идти к заказчице. «А где же мой кошелек? Куда же я его сунула?» Стала искать кошелек. «Ведь не вытряхнула же его в окно?» В кошельке, однако, не шутка, восемь франков с мелочью! Ведь что же это такое? Теперь как же она к заказчице попадет — заказчица у Гар дю Нор. Значит, через весь Париж при пешком. Да что же это за напасть! А в воскресенье обещала Нюточке поехать с ней в Со Робинзон. Вот тебе и поехали. А если еще и заказчица не заплатит, тогда что тут заведешь. Как все неладно пошло. А тут еще и кот пропал. Два дня домой не приходит. Кот старый, паршивый, никто на него не позарится. Да и надоел — ходи тут за ним. А все-таки чего же он не приходит? Это плохой знак.

Деловой человек позвонил снова. Нет. Напрасные тревоги. Все благополучно. Пакет продан. Анни — старая дура. Сидит у сестры и играет в бридж. Ну и пусть сидит. Тем лучше. Сегодня вечером можно будет немножко встряхнуться. Ничто так не старит человека, как старая жена.

Кошелек нашелся. Завалился под стол. Ну вот, значит, не так уж все скверно. И куда же это кот девался? Да пропади он пропадом. На что он ей задался. У других вон всякие собачки хорошенькие, это еще можно понять. Такую собачку просто любить. Шерстка у нее шелковистая, душа преданная. А что от кота, какая радость? Поел да заснул. Ну его совсем. Пошла к заказчице. Сказала, что так, мол, и так, заказана ей блузочка из ее материала, очень выгодный заказ и срочный, а денег на покупку нет, так вот и решилась побеспокоить. Очень все гладко вышло. Заказчица поверила, заплатила и даже извинилась. Домой шла Наталья Петровна в очень приятном настроении. Шла, улыбалась. Почти у самого дома встретился какой-то прохожий, заглянул ей в лицо да как заорет по-русски: — Эх ты, масленица моя курносая! — Фу! Даже испугал. И чего? Добро бы она была молоденькая, а то… Ох уж эти парижане! Правду про них говорят, что старуху и ту не пропустят.

К обеду мистер Боу спустился вниз. За соседним столиком сидела молодая дама. Дама очень ласково на него поглядывала. Мистер Боу усмехнулся и шепотом спросил у лакея, кто эта дама. Лакей не знал. Было занятно. А Анни не звонит. Анни не пишет. Ну что же. Тем лучше. Вечером, когда он только что созвонился с одним старым, но беспутным приятелем, чтобы вместе ехать в «буатку», дверь без стука отворилась, и вошло в комнату небольшое толстенькое существо в клетчатой пелерине и, пахнув знакомым Герленом, встало на цыпочки и обхватило его обеими руками за шею.

— Анни! Вы старая негодяйка! Вы не звоните и не пишете! Зачем вы явились?

Бледно-голубые глаза Анни смотрят виновато и счастливо.

— Не браните меня. Я играла в бридж, это правда. Но я даже не осталась отыгрываться, потому что мне вдруг стало так грустно без вас, так ужасно грустно!

Он смотрит в эти знакомые глаза, чувствует тепло и запах этих знакомых рук. От нежной умиленности он чувствует слезы на своих глазах. Он отворачивается и старается говорить равнодушно:

— Ничего, ничего, Анни. I'm very glad!

Вечером вернулся кот. Грязный, какой-то мокрый, бок облезлый.

— Здравствуйте! — сердито крикнула Наталья Петровна. — Дорогой гость! Что же теперь, прикажете вам за молоком бежать! У, свинья паршивая. И ни один живодер на тебя не польстится.

Кот прыгнул к ней на колени, ткнул ее мокрым носом прямо в щеку и, поджав коготки, толкнул ее лапой два раза в грудь. Точно постучался в сердце. Она стянула с плеч вязаный платок, укрыла кота, приголубила. Знакомый теплый звериный запах. От нежной умиленности она чувствует слезы на своих глазах.

— Ну, ладно уж, ладно, — притворно ворчит она. — Уж лежи. Чего там!

Наши друзья Z. живут за городом.

— Там воздух лучше.

Это значит, что на плохой воздух денег не хватает.

Мы поехали к ним в гости небольшой компанией.

Выехали вполне благополучно. Конечно, если не считать мелочей: не захватили папирос, потеряли перчатки и забыли ключ от квартиры. Потом еще — на вокзале купили на один билет меньше, чем было нужно. Ну, что ж делать — обсчитались. Хотя и всего-то нас ехало четверо. Это было немножко неприятно, что обсчитались, потому что в Гамбурге была лошадь, которая очень бойко считала даже до шести…

Вылезли тоже благополучно на той станции, на какой следовало. Хотя по дороге и раньше иногда вылезали (т. е., честно говоря, на каждой станции), но, узнав об ошибке, сейчас же очень толково влезали обратно в вагон.

По прибытии на место назначения испытали несколько неприятных минут: неожиданно оказалось, что никто адреса Z не знал. Каждый понадеялся на другого.

Выручил нас тихий ласковый голосок:

— А вот и они!

Это была дочка Z., одиннадцатилеточка, ясная, беленькая, с белокурыми русскими косичками, какие и у меня были в одиннадцать лет (много было из-за них поплакано, много было за них подергано…).

Девочка пришла встретить нас.

— Вот не думала я, что вы приедете! — сказала она мне.

— Почему же?

— Да мама все время твердила, что вы либо на поезд опоздаете, либо не в ту сторону поедете.

Я немножко обиделась. Я человек очень аккуратный. Еще недавно, когда М. пригласила меня на бал, я не только не опоздала, но даже явилась на целую неделю раньше…

— Ах, Наташа, Наташа! Вы еще не знаете меня!

Ясные глазки посмотрели на меня внимательно и опустились.

Обрадовавшись, что теперь попадем куда надо, мы решили сначала зайти отдохнуть в какое-нибудь кафе, потом пойти поискать папирос, потом попытаться протелефонировать в Париж, потом…

Но беленькая девочка сказала серьезно:

— Это никак нельзя. Сейчас нужно идти домой, где нас ждут. И мы смущенно и покорно пошли гуськом за девочкой. Дома застали хозяйку над плитой.

Она с удивлением смотрела в кастрюльку.

— Наташа, скорее скажи мне твое мнение, — что это у меня вышло — ростбиф или солонина?

Девочка посмотрела.

— Нет, чудо мое, на этот раз вышла тушеная говядина. Z бурно обрадовалась.

— Вот и прекрасно! Кто бы подумал! За обедом было шумно.

Все мы любили друг друга, всем было хорошо, и поэтому хотелось говорить. Говорили все зараз: кто-то говорил о «Современных Записках», кто-то о том, что за Ленина нельзя молиться. Грех. За Иуду церковь не молится. Кто-то говорил о парижанках и платьях, о Достоевском, о букве «ять», о положении писателей за границей, о духоборах, кто-то из нас хотел рассказать, как в Чехии делают яичницу, да так и не успел, хотя говорил не переставая — все перебивали.

И среди этого хаоса беленькая девочка в передничке ходила вокруг стола, поднимала уроненную вилку, отставляла стакан подальше от края, заботилась, болела душой, мелькала белокурыми косичками.

Раз подошла к одной из нас и показала какой-то билетик.

— Вот, я хочу вас чему-то научить. Вы ведь дома хозяйничаете? Так вот — когда берете вино, спрашивайте такой билетик. Накопите сто билетиков, вам полдюжины полотенец дадут.

Толковала, объясняла, очень хотела помочь нам на свете жить.

— Как у нас здесь чудесно! — радовалась хозяйка. — После большевиков-то. Вы подумайте только — кран, а в кране вода! Печка, а в печке дрова!

— Чудо мое! — шептала девочка. — Ты ешь, а то у тебя все простынет.

Заговорились до сумерек. Беленькая девочка давно что-то повторяла каждому по очереди, наконец кто-то обратил внимание.