– Это – маленький мальчик, – выдавила я. – Вы только что родили ребенка.

– Это – не ребенок. Он какой-то красный и черный. Это – исчадие ада. Это – кара за мои грехи. – Она вновь заплакала. Я увидела, что ее атласное платье пропиталось кровью от подола и до колен.

– Ш-ш, не плачьте. У вас случился выкидыш. Вот и все, – дрожащими руками я вновь завернула несчастное создание в шаль.

Анжелика покачала головой, и я заметила, что и кончики золотистых кудряшек у нее в крови.

– Не понимаю. – Она стала раскачиваться, сидя на диване и тыча сведенными руками в колени. – А-а, мне больно.

– Нужно позвать врача. Сидите смирно. Пожалуйста, перестаньте плакать. – Я огляделась по сторонам в поисках вина, но в комнате не было ничего, кроме картин, статуэток, ваз и дурацких диванчиков на таких тоненьких ножках, что они явно не выдержали бы моего веса, вздумай я присесть на один из них. – Подождите здесь. Я…

– Не уходите!

– Я ненадолго.

Когда я подбежала к двери, она закричала:

– Не уходите, не оставляйте меня одну с этой штукой.

Я нашла лакея и отправила его за вином, горячей водой, чистыми салфетками и доктором.

– Найдите короля, – выпалила я, но тут же передумала. – Нет, нет, позовите Атенаис, маркизу де Монтеспан.

Атенаис не подвела меня. Войдя в комнату, она с первого взгляда поняла, что произошло. Взяв руки Анжелики в свои, она легонько сжала их и стала приговаривать:

– Тише, тише, успокойтесь, все будет в порядке. Вы были совсем одна, бедное дитя? Какой кошмар. Ничего, все уже позади.

Я показала ей мертвого ребенка, завернутого в шаль.

– Какой… ужас. Бедняжка. – Не знаю, кого она имела в виду – мертвого младенца или соперницу, девятнадцатилетнюю девушку, которая рыдала сейчас у нее на груди, безнадежно пачкая дорогую ткань слезами, соплями и кровью. Атенаис взглянула на меня.

– Король будет в ярости. Он ничего не должен узнать, пока свадьба не закончится, во всяком случае. Мы должны отвести ее в спальню так, чтобы никто ничего не заметил. Вы мне поможете?

Я помогла ей поднять Анжелику на ноги. Диван под нею насквозь пропитался кровью. Атенаис закутала ее в собственную шаль, расшитую серебряной нитью. Я подняла мертвого младенца, и мы вместе помогли любовнице короля доковылять до ее комнаты.

– Мне нельзя оставаться здесь, – сказала Атенаис. – Скандал будет ужасный. Случившееся сочтут дурным предзнаменованием в ночь свадьбы дочери короля. А если еще умрет и мадемуазель де Фонтанж…

Хотя Атенаис говорила негромким голосом, Анжелика, должно быть, услышала ее слова, потому что в страхе воскликнула:

– Я умру? Я не хочу умирать!

– С вами все будет в порядке. Сейчас придет доктор. – Я изо всех сил старалась успокоить ее, но на ее чистой ночной сорочке уже проступали свежие пятна крови.

– Мне надо уходить. На мое отсутствие непременно обратят внимание. Шарлотта-Роза, вам тоже нельзя оставаться здесь. Вы не можете позволить себе нового скандала.

Я посмотрела на Анжелику, вцепившуюся в мою руку.

– Не оставляйте меня одну!

Атенаис вышла, покусывая губу. Я глубоко вздохнула, присела рядом с Анжеликой и стала утешать ее:

– Все в порядке. Я не оставлю вас одну. Постарайтесь расслабиться, доктор сейчас придет.

Наконец в комнату вошел Антуан Дакин, лейб-медик короля. Губы и пальцы его были перепачканы жиром, а в руке он держал недопитый бокал вина. Его тяжелый парик сбился набок, обрамляя рыхлое лицо со следами оспы и отвисшими брылями щек.

Он приподнял покрывало, мельком взглянул на лужу крови, в которой лежала Анжелика, и нахмурился при виде крошечного мертвого тельца.

– Что вы с нею сделали, мадемуазель, раз вызвали такое кровотечение? – требовательно обратился он ко мне.

– Ничего! Я застала ее в таком виде. Я лишь помогла ей лечь в постель.

– Если аборт совершен после того, как ребенок начал двигаться, это считается убийством.

Я оперлась рукой о ночной столик.

– Очевидно, мадемуазель де Фонтанж даже не подозревала о том, что беременна. Я, во всяком случае, совершенно точно не знала об этом! Равно как и не сделала ничего такого, кроме того, что помогла ей добраться до постели и вызвала вас. Она потеряла много крови. Ее платье буквально промокло насквозь.

Он склонился над Анжеликой.

– Мадемуазель! Что вы сделали? Вы не хотели иметь ребенка? Убить собственное дитя – это тяжкий грех. Почему вы так поступили? Быть может, вы выпили какое-либо снадобье? Или ввели в себя какой-либо металлический инструмент? Кто помогал вам?

Лицо Анжелики заливала такая смертельная бледность, что даже ее полные губы были незаметны на нем.

– Нет! Я не причинила вреда ребенку. Я не знала… Мне просто стало плохо… А потом хлынула кровь… Мне показалось, будто демоны разрывают меня на части.

– Все в порядке, все хорошо, – я погладила ее по встрепанным волосам, убирая их ей со лба.

Дакин метнул на меня подозрительный взгляд, а потом силой уложил Анжелику обратно на подушки.

– Очень хорошо. Сейчас я пущу вам кровь, чтобы удалить дурную телесную жидкость из вашего тела. Мадемуазель, раз уж вы здесь, то можете помочь и подержать вот этот таз.

– Но она и так потеряла много крови.

– Кто из нас двоих врач, мадемуазель? По-моему, я. Будьте любезны подержать таз и не пытайтесь давать советы тем, кто умнее вас.

Я взялась за таз и постаралась вовремя подставить его под струю крови, когда Дакин сделал небольшой надрез на тонкой голубой жилке у нее на запястье. Таз быстро наполнился, и Анжелика лишилась чувств, откинувшись на подушки. Доктор зажал разрез жирным пальцем и приказал мне забинтовать его. Я выполнила его просьбу, готовая сама упасть в обморок. Врач опорожнил таз в ночной горшок, сунул окровавленный ланцет в свою сумку, после чего допил вино в бокале.

– Позовите слугу и избавьтесь от плода. Если я потороплюсь, то еще успею вернуться за стол, прежде чем там съедят все.

Не сказав более ни слова, он вышел, а я осталась стоять у безвольной фигуры молоденькой любовницы короля и ее мертвого ребенка. Издалека до меня доносились звуки музыки, смех и гул голосов. Но здесь, в полутемной спальне, царила тишина. Я опустила глаза и увидела, что руки мои перепачканы кровью. Я поспешно отставила их в стороны, и меня вдруг охватил такой ужас, что я долго еще не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Неделей позже меня арестовали по подозрению в использовании черной магии и заточили в Бастилию.

Париж, Франция – январь 1680 года

Меня заперли в каменной клетке. Сквозь зарешеченное окошко под самым потолком в камеру проникал луч света, и взору моему предстала низкая деревянная скамья, дурно пахнущее ведро, охапка сырой соломы на полу и полоска зеленоватой плесени в углу.

Я села, судорожно кутаясь в шаль. Она была шелковой и никак не могла согреть меня. Зубы мои выбивали дробь, а руки и ноги быстро онемели от холода. Я не сводила глаз с железной двери, ожидая, что вот сейчас кто-нибудь войдет в мою камеру и с поклоном скажет:

– Прошу прощения, мадемуазель. Произошла ошибка.

Но никто не пришел. Луч света постепенно побледнел и угас. Стемнело. Холод стал настолько нестерпимым, что у меня заныли кости. Я скорчилась на деревянной скамье, закутавшись в шаль и поджав под себя ноги в чулках. Должно быть, в какой-то момент я все-таки заснула, потому что мне приснился сон, в котором меня звала к себе мать. Проснулась я в слезах.

В камеру лениво вползал тусклый серый рассвет. Надев свои фривольные туфельки на высоком каблуке, я принялась расхаживать по камере. Кожа у меня зачесалась. Распахнув шаль, я увидела, что руки и грудь у меня покрыты вшами. Я принялась судорожно ловить и давить их ногтями. Вскоре указательный и большой палец у меня почернели от крови, но кусачих проворных насекомых меньше не стало. Через равные интервалы до меня доносился звон большого колокола.