Конус света медленно полз по стене, высвечивая выцарапанные имена бесчисленных узников. Но никто не входил в мою камеру. Должно быть, полдень уже миновал, когда железная дверь отворилась с противным скрипом. Через порог шагнул толстый мужчина с корзинкой в руках. На нем была засаленная кожаная куртка, надетая поверх ржавой кольчуги, и он не брился, похоже, целую неделю.
– Вот передача для вас. – Он опустил корзинку на пол.
– Что я здесь делаю? Я требую, чтобы меня отвели к вашему главному начальнику, tout de suite! – Голос у меня дрогнул и сорвался.
– Никаких tout de suite, красотка. Тебя отведут в Огненную палату, когда они готовы будут принять тебя, и ни секундой раньше. А мне почему-то кажется, что это случится еще не скоро. Это заведение набито битком и трещит по швам, как и каждая тюрьма в округе.
– Я – Шарлотта-Роза де Комон де ля Форс, внучка герцога де ля Форса!
Толстяк презрительно фыркнул.
– В гробу я видал всяких там герцогов, графинь и маркизов! Здесь сидит добрая половина проклятого двора! – С этими словами он вышел, с лязгом захлопнув дверь за собой.
С трудом проглотив комок в горле, я подняла корзинку и заглянула внутрь. Там, завернутый в салфетку, лежал мягкий багет, свежий белый сыр и две жареные куриные ножки. На дне покоилась свернутая в несколько раз толстая шерстяная шаль.
Мысленно благословляя Атенаис, я вытащила шаль и накинула ее себе на плечи. При этом на пол выпал маленький клочок бумаги. Развернув его, я прочла:
«…24 января 1680 года
Кому: мадемуазель де Комон де ля Форс
Мадемуазель, покорнейше прошу принять мои самые искренние пожелания здоровья. Знайте, мысленно я с вами в эти нелегкие времена. Не отчаивайтесь; я уверена, что ваше пребывание в столь ужасном месте окажется непродолжительным, поскольку все ваши друзья при дворе ходатайствуют за вас в меру своих сил и возможностей.
Вы не одиноки в постигшем вас несчастье. При дворе вряд ли найдется кто-либо, на кого не пала бы черная тень подозрения. В самом деле, вы пребываете в хорошей компании, поскольку вместе с вами арестовали герцога Люксембургского, виконтессу де Полиньяк и маркиза де Сессака. Многих из тех, кто остался на свободе, вызывали на допросы в Арсенал, включая графиню дю Рур и принцессу де Тингри. Это кажется невероятным, вы не находите? Остается только удивляться причинам, подвигнувшим короля так унизить тех, в чьих жилах течет древняя и благородная кровь.
Но спешу поделиться с вами самой предосудительной новостью из всех. Графиню де Суассон тоже должны были арестовать, но ее кузен, герцог де Бульон, явился к ней домой в полночь и предупредил ее. Она собрала всю наличность, драгоценности, прихватила несколько платьев и спешно выехала из Парижа в три часа утра. Говорят, она пыталась отравить своего супруга! Хотя одному Богу известно, зачем ей это понадобилось, ведь он был самым покладистым изо всех мужей. Остается единственный вопрос: откуда герцог де Бульон узнал о том, что ей грозит арест? Очевидно, кто-то почел необходимым поставить его в известность об этом, вот только кто, хотела бы я знать? Его Величество король повелел отправить за нею стражников, но они опоздали, и она успела пересечь границу.
До меня дошли слухи, что ее сестру тоже собираются подвергнуть допросу, хотя она считается фавориткой короля. Зная герцогиню де Бульон, я не удивлюсь, если она появится под ручку с двумя любовниками, а ее верный супруг будет нести шлейф ее платья.
Можете себе представить, какой хаос творится здесь, в Версале. Все мы поражены и напуганы, особенно если учесть, что многие из вышепоименованных особ связаны с нами родством или узами дружбы. Говорят, что на будущей неделе наступит черед еще сотни или около того вельмож, так что даже я – благочестивая и добродетельная особа, как вам хорошо известно – не чувствую себя в полной безопасности. К счастью, и у меня имеются друзья, способные защитить меня от злонамеренных обвинений, которые не позволят вывалять в грязи мое доброе имя.
Ваша любящая подруга,
Атенаис де Рошешуар де Мортемар,
Маркиза де Монтеспан»
Я несколько раз перечитала это письмо, поскольку более читать мне было решительно нечего. Мне стало ясно, что Атенаис настоятельно советует мне держать язык за зубами. Кроме того, я была весьма заинтригована тем, что оказалась не единственной арестованной, и что среди обвиняемых числятся такие старинные друзья короля, как графиня де Суассон и ее сестра, герцогиня де Бульон. Они были последними мазаринетками[168], оставшимися во Франции, отважными и прекрасными племянницами кардинала Мазарини, спутницами детских игр самого короля, впоследствии ставшие его любовницами. Если уж король позволил начальнику полиции выдвинуть обвинения против мазаринеток, то мне вообще не на что надеяться.
Время тянулось невыносимо медленно. Один раз из коридора до меня донесся скрежет отворяемой двери и топот сапог. Я подбежала к двери и прижалась к ней ухом, но шаги затихли вдали, и более я ничего не слышала. Постепенно охвативший меня страх ослабел, сменившись чувством, вынести которое ничуть не легче, – скукой. Уже смеркалось, когда дверь моей камеры со скрипом отворилась, и на пороге появился высокий и сухопарый тюремщик с миской каши и кружкой грязной воды.
– Ваш ужин, – сообщил он мне, опуская его на скамью.
– Вы из Гаскони, – вскричала я, заслышав южный акцент. – О, как я рада услышать знакомую речь.
Он с недоумением уставился на меня.
– Вы тоже из Гаскони? А я-то считал вас изнеженной придворной дамочкой. Откуда вы?
Он говорил не просто по-гасконски, а еще и на диалекте уроженца Гаронны, языке моей родной долины. Его знают только те, кто родился там. Я ответила ему, и мы быстро выяснили, где оба родились и выросли, какие у нас есть общие знакомые, и что привело нас к этой (я надеялась, что благословенной) встрече в тюремной камере Бастилии. Его звали Бертран Ладусер, он родился и вырос неподалеку от Базаса[169] и приехал в Париж в поисках работы после того, как несколькими годами ранее в Южной Франции на корню погиб весь урожай. Но Париж встретил Бертрана неласково.
– Эти парижане… – Он скривился и сплюнул на пол. – Они считают нас, гасконцев, полными придурками. Дают нам самую грязную работу, вроде очистки выгребных ям или сбора трупов в чумных домах. А это место стало лучшим, какое я только смог найти.
– Наверное, вам приходится нелегко.
– Еще бы!
– Мы, гасконцы, независимы по натуре. Нам не нравится, когда нами командуют или держат взаперти.
– Это правильно.
– Боюсь, что закончу свои дни в Бисетре[170], если меня продержат в этом отвратительном месте еще сколько-нибудь долгое время. Полагаю, вы не можете сказать мне, когда я предстану перед судом?
Он насторожился и нехотя ответил:
– Не могу знать.
– Мы, гасконцы, должны держаться вместе. Если вы передадите от меня записку моей подруге, я позабочусь, чтобы вам хорошо заплатили. И мне надо чем-нибудь заняться здесь, чтобы не сойти с ума. Не могли бы вы принести мне газету? Я должна знать, что происходит.
Он на мгновение задумался, но потом решил, что в передаче записки и газеты не будет ничего плохого. Я не стала писать письмо: обнаружить его было бы слишком легко. Вместо него я мысленно составила список самых необходимых вещей – чистая подушка, одеяло, настойка руты для борьбы со вшами, несколько книг, свеча, чтобы скрасить долгие ночные часы, меховые сапоги, чтобы не мерзли ноги, кое-что из продуктов и носовые платки, – после чего попросила Бертрана выучить его наизусть. Затем я рассказал ему, как найти Атенаис. Он ушел, заперев за собой дверь. Я же села и принялась воевать со вшами, развлекая себя придумыванием историй.
