Франсуаза целыми днями молилась и совершала добрые дела. Атенаис играла дни и ночи напролет, то устраивая королю скандалы, то пытаясь очаровать его. Не срабатывало ни то ни другое. Король сохранял ледяную вежливость и пожаловал Атенаис новую должность – surintendante[166] – честь, позволявшая обращаться с нею, как с герцогиней, включая право сидеть в присутствии самой королевы. Атенаис пришла в отчаяние.

– Он раздает такие почести, только когда роман подходит к концу. Луизе де Лавальер он пожаловал титул герцогини. Это как плата слуге. Я ни за что не приму ее.

Но она не стала отказываться от места, как и не закатила королю очередной скандал. И в самом деле, Атенаис выглядела усталой и смирившейся с поражением. Она вновь набрала лишний вес, и придворные начали отпускать жестокие шуточки относительно размера ее бедер. В мае на костре сожгли еще несколько парижских предсказательниц. За казнью заставили наблюдать четырнадцатилетнюю дочь одной из них, чтобы она не вздумала пойти по стопам матери. Поговаривали, что еще одна ведьма скончалась в пыточной камере. Во сне меня преследовали кошмары.

– Не говорите чепухи, – поморщилась Атенаис, когда однажды вечером, проветривая ее нижние юбки, я призналась ей в своих страхах. – В ваших жилах течет благородная кровь. Ваш дед был герцогом Франции, ваш отец был маркизом де Кастельморон. Вы – дальняя родственница самого короля. Они не посмеют обвинить вас.

В июне в Арсенале судили мадам де Пулальон. Она происходила родом из благородной бордоской семьи; моя мать была знакома с ее родителями. Молодую и красивую, ее обвинили в том, что она пыталась отравить своего состоятельного супруга, дабы выйти замуж за своего любовника. По всеобщему признанию, дознаватели хотели подвергнуть ее пыткам и обезглавить, но Огненная палата сжалилась над нею и отправила в тюрьму строгого режима для «падших женщин», где до конца дней своих она была обречена на тяжелый непосильный труд.

– В ее жилах тоже течет благородная кровь, – заявила я Атенаис. – Тем не менее ее отдали под суд и вынесли приговор.

– Шарлотта-Роза, я вас не узнаю. Куда подевалась наша Дунамис?

Но я ничего не могла с собой поделать. Все мое мужество и вся смелость куда-то улетучились. Спать я ложилась, только подперев изнутри дверную ручку стулом. Я часто просыпалась по ночам, вся в поту, когда мне чудилось, что кто-то стоит надо мной и тяжело сопит. Стоило кому-то неожиданно коснуться меня, как я отскакивала с пронзительным криком. Но хуже всего было то, что я перестала писать рассказы. Мое перо засыхало в чернильнице. Я не могла заставить себя написать хотя бы сестре.

Летом пытки и казни продолжились. Парижская «Gazette» публиковала жуткие подробности. Одной ведьме перед повешением отрубили правую руку. Другую задушили перед тем, как колесовать. Третью жестоко пытали, после чего повесили. Тем временем Ля Вуазен оставалась в тюрьме, и ее допрашивали снова и снова. Главный шпион короля, маркиз де Лувуа, представлял отчеты членам Совета, но никто из нас был не в состоянии прочесть что-либо по лицу короля. Он оставался невозмутимым и непроницаемым, как всегда. И, казалось, только вид его прелестной Анжелики способен смягчить неприступное выражение его лица.

В канун Нового, 1680 года, Анжелика появилась на мессе в пышном платье золотой и голубой парчи, отороченном синими бархатными лентами. Когда через несколько минут прибыл король, собравшиеся в часовне негромко загудели. На нем был камзол точно такого же цвета, украшенный синими бархатными лентами. Королева огорченно охнула и прижала руку ко лбу. Атенаис застыла как вкопанная и с такой силой сжала молитвенник, что костяшки ее пальцев побелели. Франсуаза сложила ладони в молитвенном жесте, воздев очи горе.

Анжелика улыбнулась и опустилась на свое место.

Обычно подобное нарушение этикета приводило короля в ярость – какая-то мадемуазель осмелилась сидеть в присутствии самой королевы! Но он лишь улыбнулся и жестом повелел продолжать мессу.

Двумя неделями позже принцесса Мария-Анна – тринадцатилетняя незаконнорожденная дочь первой любовницы короля, Луизы де Лавальер, – вышла замуж за своего кузена, Людовика Армана де Бурбона, принца Конти.

После свадьбы в замке Шато де Сен-Жермен-ан-Ле был дан грандиозный бал. Гостей было столько, что придворным плотникам пришлось построить четыре новых лестницы, ведущих с террасы на первый этаж, чтобы они могли без толкотни и давки попасть в бальную залу. На галерее был накрыт длинный стол, уставленный позолоченными корзинами с благоухающими гиацинтами, жасмином и тюльпанами, словно на дворе цвела весна, а не стояла зимняя стужа. За окнами завывала снежная буря; внутри же было тепло, мерцал золотистый свет, и слышались смех и музыка. Король шел вдоль выстроившихся в ряд придворных, кивая гостям с чрезвычайным достоинством и снисхождением. Королева сидела в кресле, держа на коленях крошечную собачку, пытаясь сделать вид, что ей безразлична судьба тысяч ливров, истраченных на свадьбу незаконнорожденной дочери короля. Принцесса Мария-Анна танцевала до упаду, подобно всем остальным, глотая шампанское бокалами и не реагируя на двусмысленные шуточки по поводу предстоящей брачной ночи. Я спросила себя, уж не страшно ли ей, но ни на лице, ни в поведении ее не было заметно и признаков страха. Она лишь задорно встряхивала светлыми кудряшками, унаследованными от матери, и выглядела чопорно и неуклюже, словно кукла, в огромном белом платье, сверкающем бриллиантами.

– Не приведи Господь ему обойтись с моими дочерьми по-другому, когда придет время выдавать их замуж, – сказала мне Атенаис sotto voce[167]. – Клянусь, я скоро растаю от такой жары! Шарлотта-Роза, душечка, вы не могли бы принести мне другой веер? Эти страусовые перья выглядят божественно, но ничуть не охлаждают.

И впрямь на ее пухлых щеках горел нездоровый румянец, а влажные кудряшки неопрятно прилипли к шее.

– Разумеется, – сказала я и стала пробираться сквозь толпу. У стены я заметила Франсуазу и еще нескольких святош, они походили на сов в своих мрачных одеждах с неодобрительным выражением на лицах. Я улыбнулась ей, но она не пожелала ответить мне тем же и лишь одарила меня прохладным взглядом. Я же, не убирая улыбки, продолжала свой путь, прихватив по дороге очередной бокал шампанского. Я увидела короля в окружении придворных, все они приторно улыбались, кланялись и осыпали его комплиментами. Он же хмурился и с нетерпением оглядывался по сторонам, и я спросила себя, куда подевалась его прелестная возлюбленная. Обычно Анжелика не отходила от Его Величества ни на шаг.

Через десять минут я возвращалась по одному из широких коридоров с веером для Атенаис, и вдруг до моего слуха донесся слабый стон. Я остановилась и прислушалась. Всхлипы доносились из-за полуоткрытой двери. Я распахнула ее и увидела какую-то женщину, скорчившуюся на невысоком диване. Положив веер на приставной столик, я взяла канделябр и на цыпочках подошла к ней, чувствуя, как у меня перехватило дыхание. Свет упал на золотистую головку, свесившуюся через валик, и спину, обтянутую жемчужно-серым атласом.

– Мадемуазель? – окликнула я ее.

Анжелика обратила ко мне искаженное болью лицо и подняла ладони. Они были перепачканы кровью.

– В чем дело? Что случилось?

– Не знаю. Мне вдруг стало плохо… У меня начались такие колики, что я решила, будто умираю. А потом у меня ручьем хлынула кровь.

Внезапно я все поняла. Рука у меня задрожала так сильно, что канделябр наклонился, и горячий воск капнул мне на запястье. Я поставила его на приставной столик.

– А потом… потом… появилась эта… этот уродец… – Анжелика показал на пол. Там лежала скомканная и пропитавшаяся кровью шаль. Чувствуя, как шумит в ушах кровь, я развернула ее. Внутри лежало красное голенькое тельце, слепое и немое, как новорожденный котенок. Меж безвольных красных ножек виднелся скрюченный крошечный пенис багрового цвета. Голова существа казалась несуразно огромной для хилого и тщедушного тельца, а из живота тянулась длинная и тонкая обвисшая пуповина, из оборванного конца которой сочилась кровь. Ножка у него была не больше моего ногтя.