Создавалось впечатление, что всеобщее внимание доставляет Берти удовольствие, как будто он уже давно знал, что он принц Уэльский, и если он не мог взять первенство в детской, он возьмет его на улицах города.

Киска, однако, отличалась не только умом, но и характером. Альберт, всегда строгий с детьми ради их же блага, не мог устоять перед Киской. С тех самых пор, как они вернулись из Бельгии, она не переставала говорить о кузине Шарлотте, а когда задумывала какую-нибудь проделку, она склоняла набок голову и бормотала: «Интересно, а что бы сейчас сделала Шарлотта?»

Виктория и Альберт заходились от хохота над лукавством Киски — но, разумеется, когда оставались одни: было бы ошибкой показывать ей, что ее шалости развлекают их.

Им так хотелось, чтобы дети получили правильное воспитание.

— Не забывайте, моя любовь, что сделала с вами баронесса Лецен.

Виктория уже готова была согласиться, что Лецен многое упустила.

— Воспитание нужно начинать как можно раньше, — сказал Альберт.

Как дети должны молиться — вот вопрос, который Виктория так и не успела обсудить с Феодорой, когда они были вместе. И теперь она наконец собралась и написала ей, спрашивая, как ее дети исполняли эту святую обязанность.

Феодора ответила, что они произносили молитвы, лежа в кроватках, а не стоя на коленях. «Последнее вовсе не обязательно, ведь наши молитвы не станут оттого более приемлемыми Всемогущим Господом или более святыми».

«Я бы с радостью, — продолжала она, — посмотрела и послушала, как милая Киска учит буквы. А Берти уже выучил какие-нибудь новые слова и фразы?»

На последний вопрос ответ был отрицательный.

Королева беспокоилась, что Берти будет доставлять им немало хлопот, а Альберт сказал, что от мальчика просто нужно больше требовать.

Алиса, милая Фатима, казалось, росла не по дням, а по часам; плакала она крайне редко, а от ее спокойной улыбки становилось радостно на душе.

Викторию словно магнитом тянуло в детскую, и она не переставала мечтать о домике в сельской местности, где они могли бы жить en famille [17]. Они несколько раз побывали на острове Уайт, и оба — и она, и Альберт — находили его очень красивым местом, поэтому, когда сэр Роберт Пиль сказал, что подходящей резиденцией мог бы оказаться Осборн, они сразу же согласились и стали предпринимать шаги для его покупки.

Жизнь для лорда Мельбурна потеряла интерес. С каждой неделей он понимал, что королева все больше отдаляется от него. Она продолжала оставаться милой и доброй, но промежутки между отправлением его писем и получением ответа на них все удлинялись, и он понял наконец, что больше не должен писать ей о политике. Дни, когда, не посоветовавшись с ним, она бы не сделала ни одного шага, остались в прошлом; он также слышал, что она все больше привязывается к Пилю. Это было правильно, признавал он, но ему почему-то стало больно. Он часто думал о том случае, когда она не отпустила его и как в деле с королевскими фрейлинами наголову разбила Пиля с единственной целью удержать лорда Мельбурна у власти. Вышел довольно-таки громкий скандал, после которого ее открыто стали называть «миссис Мельбурн», и даже сейчас он оставался ее дорогим добрым другом. По крайней мере так она его называла, когда они встречались или когда она писала ему; она была верной и преданной, и, разумеется, он любил ее, как когда-то она любила его. Любила ведь. Он в этом нисколько не сомневался.

Во время своей бурной семейной жизни он находил большое утешение в литературе, и сейчас он снова обратился к ней. Вечера он проводил большей частью в «Бруксе» [18], где беседами с ним очень дорожили. Спал он мало. Много думал о своей политической карьере, много читал, засиживаясь далеко за полночь, но примерно через год после ухода с поста стал ощущать смутное недомогание. Речь его становилась путаной, он разговаривал сам с собой — давняя привычка, — только прежде он делал это, оставаясь один и отдавая себе в этом отчет. А теперь нередко случалось так, что в клубе он при всех обращался к кому-либо, кого там в тот момент не было. «Одна из причуд лорда Мельбурна», — говорили его знакомые.

Но это были признаки грядущей беды. Проснувшись однажды утром, он обнаружил, что не может шевельнуть рукой. Его хватил удар.

Услышав об этом, королева была глубоко огорчена. Она посылала ему нежные письма: как только он достаточно поправится, она приедет проведать его или пусть он навестит ее. Она писала ему каждый день.

Он поправился и стал почти таким же, как прежде.

Он заехал к королеве, и она была безумно рада видеть его, хотя про себя отметила, что у него довольно жалкий вид. От нее не укрылось, что он слегка волочит ногу, а рука висит как плеть.

Когда она вспомнила красивого живого мужчину, который пришел к ней во время ее вступления на престол, ей стало грустно. Успокоением ей были Альберт и дети.

После этого она уже стала думать о прежнем горячо любимом премьер-министре лорде М. как о «бедном лорде Мельбурне».

Наступил новый год, и не успел закончиться январь, как Альберт узнал, что умер отец. Герцог Эрнест довольно долго болел, и барон Штокмар не раз предупреждал принца, что тот в любой час может ожидать смерти отца; тем не менее, когда смерть наступила, это нисколько не смягчило удара. Чувство семьи у Альберта было очень сильным, и во всем дворце царило уныние. Альберт сидел, обхватив голову руками, а королева стояла рядом с ним на коленях и как могла утешала его. Они забыли о том, что «дражайший папа» постоянно докучал им просьбами и что мораль его была весьма сомнительного свойства; в мертвом они видели только его достоинства.

— Дорогой мой Альберт, — говорила королева, — я страдаю вместе с вами. Я полностью разделяю ваше горе.

— Вы теперь для меня всё, — скорбно ответил Альберт.

Они излили свое горе доктору Штокмару, который находился в Кобурге со своей семьей. Они хотели, чтобы он вернулся в Англию. Они нуждались в нем. Доктор Штокмар обещал, что приедет, пока же Альберту самому следует приехать в Кобург на похороны отца.

Королева жутко расстроилась.

— Впервые за время нашей супружеской жизни мы окажемся в разлуке, Альберт! — воскликнула она.

— Я знаю, любовь моя, но это необходимость.

Виктория тихонько плакала.

— В такое время, мой милый, вы нуждаетесь во мне.

Альберт согласился с этим, но долг есть долг. Он не мог позволить, чтобы отец сошел в могилу, а он, его сын, даже не проводил его.

— Разумеется, вам нужно ехать, дорогой мой! — вскричала королева. — Ах, если бы только и я могла поехать с вами!

— Увы, любовь моя, ваш долг — оставаться здесь.

Ее тронула заботливость Альберта: два дня спустя он сказал ей, что написал дяде Леопольду и попросил, чтобы тетя Луиза приехала в Виндзор и побыла с королевой все это время.

— Я подумал, что она лучше всего компенсирует вам мое отсутствие.

— В общем-то этого не смог бы сделать никто, — ответила королева, — но тетя Луиза подходит больше кого бы то ни было. Ах, Альберт, даже в таком горе вы не перестаете думать обо мне.

— Любовь моя, — отвечал Альберт, — я думаю о вас постоянно.

Нашлась и еще одна причина ее растерянности: она снова была беременна. Она бесконечно любила свою семью, но ее мать считала, что ей желательно было подольше отдыхать между родами. Разумеется, она была сильной женщиной и, очевидно, созданной для того, чтобы рожать детей, однако создавалось впечатление, что не успеет она родить одного, как на подходе уже другой.

К тому же в начале каждой беременности чувствовала она себя препаршиво, а тут еще предстоящее расставание, и именно все это вкупе и делало ее такой несчастной.

Однако ради Альберта она старалась не показывать своих чувств. Он, конечно, безмерно обрадовался тому, что у них будет еще один ребенок, и на этот раз ему хотелось мальчика. И поскольку мысль о нем так его воодушевляла, Виктория подумала, что с ее стороны было бы эгоистично так сильно бояться нового тяжелого испытания.