— Нихт ферштее… Нихт ферштее… — залопочет кто-нибудь в ответ.

— Не ферштекаешь! — расхохочется солдат добродушно: — Ладно, иди. Мы ведь не фашисты! — махнет рукой и пойдет своей дорогой.

Яшка стоит и смотрит на немецкую семью — на старика, на двух женщин, на девчонку — и думает про войну, про немцев. До сих пор он видел их только в военной форме, с оружием — надменных, беспощадных, а они, оказывается, и вот какие… Люди… Обыкновенные люди…

Поплелся Яшка дальше и чувствует, что жалко ему становится немцев.

Не заметил, как и город начался. Только когда увидел большие серые дома, очнулся от своих думок, стал рассматривать улицу, читать уцелевшие вывески. Прямо перед ним на кронштейнах, вбитых в стену, большие буквы, как вензеля: «Bier», а внизу — для наглядности пивная кружка с шапкой белой пены. Напротив таким же манером пристроен к стене прозрачный, будто из хрусталя, сапожок и поверх окон, прямо по стене надпись: «Schuhmacherei». А потом пошли «Buchbinderei», «Brotbäckerei», «Delikatessenhandlung».

— Ух ты, какое слово длинное! — удивился Яшка, но перевести не смог. Понял только, о каких-то деликатесах речь идет, и сразу представил себе разные вкусные вещи — пирожное, конфеты. Проглотил слюну, заглянул внутрь — никаких деликатесов не оказалось. Полки пустые, витрины разбиты.

Идет дальше, оглядывается: город совсем пустой, даже солдаты в нем как-то теряются — мало их, и поэтому стук каблуков слышен издалека. Пройдут — и снова на улице пусто. Оглянется Яшка, посмотрит вдоль рядов серых громадин — ни души. Жутко.

Видит: «Warenhaus» — универмаг. В витринах красивые манекены улыбаются, дверь широкая — настежь. Вошел. А внутри как после погрома: товар на полу валяется, вещи разные будто нарочно переворошены. Все перемешано, перемято, перебито, перетоптано.

Прошел Яшка осторожно в глубину магазина, старается не наступать на вещи — жалко. Под ногами хрустят осколки фарфоровой посуды, разноцветные стекляшки украшений.

Костюмы, платья, обувь валяются. Поднял Яшка одежонку какую-то, стряхнул с нее мусор, рассмотрел — жакетка женская. Красивая, тепленькая. «Маме такую — вот бы обрадовалась!..» И Яшка стал сворачивать жакетку, чтобы сунуть в вещмешок. Свернул, и стыдно стало. «Обрадовался, дурак, будто ничейную нашел», — упрекнул он себя и оглянулся по сторонам: не наблюдает ли кто за ним — вот позор будет. Вроде никого.

Положил жакетку аккуратненько на прилавок, вышел на улицу. «Ну его, магазин этот…»

Вышел, а тут спектакль настоящий. Пьяный солдат в старомодной шляпе с перьями на голове и с открытым зонтиком пытался оседлать дамский велосипед. Трое других подзадоривали его и хохотали. Откуда ни возьмись — младший лейтенант. Закричал на солдата сердито:

— Это что за маскарад?

Солдат быстро сдернул с головы шляпу и пустил ее вдоль по мостовой, вслед за ней толкнул велосипед — он прокатился немного и грохнулся на булыжник. Заднее колесо задралось и долго вертелось, сверкая спицами.

— Виноват, товарищ младший лейтенант!

— Как не стыдно! — срамил его офицер. — Что о тебе подумают люди, — он оглянулся и, увидев Яшку, кивнул на него: — Вот этот маленький немец — он ведь на всю жизнь тебя запомнит и будет говорить: «Русские солдаты озорные, глупые…»

— А плевать, что обо мне будет говорить фашистенок. Ихние что на нашей земле делали? А тут, подумаешь, пошутить нельзя… — И опять пнул ногой велосипед.

— Зачем вещь ломаешь?

— Да что вы, в самом деле! Я от самого Сталинграда шел, а вам жалко фашистского велосипеда? Тут спалить все надо, чтобы камня на камне…

— Глупости говоришь! Подними сейчас же машину и поставь к стенке.

Солдат нехотя повиновался.

— А теперь шагом марш в подразделение, — приказал младший лейтенант.

И они разошлись в разные стороны.

Проводил их Яшка глазами, а когда они скрылись, подошел к велосипеду, стал разглядывать его, будто диковинку какую, не прикасаясь. Осмелел, взялся за руль. «Возьму вот да и сяду… Прокачусь…» Всю жизнь мечтал Яшка о велосипеде, даже ездить научился, но никогда не надеялся, что у него будет свой. Откуда матери взять такие деньги? А тут вот он, стоит без дела.

Крутанул Яшка педаль, поставил на нее ногу, а другой оттолкнулся. И проехал так на педали по тротуару. Остановился, оглянулся: никому до него дела нет. Повернул в обратную сторону и снова оттолкнулся. Проехал немного. Руль вильнул, но Яшка вовремя выровнял его и покатился не спеша. Хорошо!

«Объеду город, поищу госпиталь и поставлю велосипед на место», — решил Яшка и нажал на педали как следует.

Поехал. Оказалось, не все улицы такие глухие, как та, первая. Там, где расположились войска, стоял шум и гам, сновали машины и подводы. Даже верблюда видел, запряженного в большую фуру. Поглазел на него, подивился, как далеко забрался двугорбый — до Германии дошел.

Вечереть стало — забеспокоился Яшка, повернул обратно. Но на прежнюю улицу не попал, заблудился. Спросить? Названия не знает. Да и зачем она ему, та улица? Что там, родственники его живут? На ночлег где-то надо устраиваться. Спросил у патрулей, где можно переночевать. Рассмеялись солдаты:

— Выбирай любой дом и залезай под перину.

Стоит Яшка, мнет резиновую ручку на велосипедном руле, не знает, что ему делать. Солдаты народ веселый, настроение у них хорошее, шутят. А Яшке не до шуток: ночь заходит, не оставаться же на улице.

Один солдат оглянулся, толкнул товарища:

— Да у парнишки беда, наверное…

Вернулись.

— Ну, ты что?

— Эк как запугали народ фашисты проклятые! В пустой дом человек боится зайти переночевать. — И к Яшке: — Ты не боись, заходи и спи. Под перину — и все.

«Опять — «под перину», — думает Яшка.

— Ну чего смотришь? У них перинами накрываются заместо одеяла.

— Да знает он, что ты ему толкуешь. Насмотрелся, наверное, как они жили. В лагерях был или батрачил?

— Госпиталь ищу, — сказал Яшка. — Брат там мой раненый лежит, — достал письмо, показал полевую почту.

Посмотрели солдаты, развели руками — не знают они такого госпиталя.

— А переночевать — вон заходи в особняк и живи как фон барон, — сказали и пошли своей дорогой.

Завел Яшка велосипед во двор, прикрыл за собой узорчатую металлическую калитку, осмотрелся. Культурный дворик: клумбочки, кусточки подстриженные, на дорожках ни соринки, даже ступать боязно. Однако решился, пошел к дому и велосипед за собой потащил. Прислонил его к стене, толкнул коричневую дверь с блестящей медной планкой понизу. Дверь бесшумно отворилась, и Яшка оказался в просторном коридоре. Постоял, прислушался — откуда-то доносился непонятный шум, вроде как ливень за стеной. Сообразил, открыл боковую дверь. В белую и чистую, как тарелка, раковину хлестала вода с изогнутого лебединой шеей крана. Яшка закрутил кран, поднял с пола полотенце — мохнатое и мягкое, будто мех лисицы, — повесил на крючок.

Ванна тоже белая, без единого пятнышка. Не выдержал — потрогал ладонью гладкую эмаль, а потом — и хромированную лебединую шею крана. Все блестит, все сверкает. Жили люди! Наверное, действительно фон барон какой-нибудь обитал тут. Смылся…

Вышел Яшка из ванной, поднялся по лестнице на второй этаж. Заглянул в одну комнату — шкафы открыты, ящики комодов вытащены, вещи на полу — как в том универмаге. Не стал и заходить, открыл дверь в другую комнату — спальня. Две широкие деревянные кровати, как баржи, стояли на средине комнаты. Шкафы и здесь распотрошены, постель — дыбом.

Присел на край кровати, положил на пол вещмешок. «Вот тут и заночую». Хотел раздеться, но вспомнил о велосипеде и спустился вниз. Затащил его в коридор на всякий случай. Ночью могут увести, а он ему еще пригодится: ездить — не пешком ходить.

Солнце село, сумерки сгустились, и из каждого угла стала наползать темнота. Яшка щелкнул выключателем, но люстра осталась мертвой. Ни спичек, ни зажигалки у него не было, а без света плохо: жутко, неуютно, одиноко. Все предметы вырастают и, будто живые, приближаются к нему. Звенящая тишина тоже пугает.