«Уж лучше на улице быть, чем тут…» — и Яшка хотел было удрать из дома. Взял вещмешок, подошел к двери, но раздумал: «Чего бояться? В доме — никого, а на улице патрули ходят». Вернулся. Однако даже ботинки не снял, так одетым и лег. Все-таки мало ли что может случиться. Закрыл глаза, стал считать, чтобы пи о чем не думать и поскорее заснуть. До трехсот досчитал, а мысли разные все равно в голову лезут. Перевернулся вниз лицом и снова — считать. На этот раз помогло — засыпать стал. И вдруг грохот внизу — велосипед загремел, звонком брякнул. Вскочил Яшка, прислушался: тишина. Уже хотел было лечь, как услышал осторожные шаги на лестнице. Скользнул с постели, юркнул под кровать, вещмешок подтащил к себе. Сердце пойманной птицей забилось. Ждет: кто бы это мог быть?.. Наши патрули? А может, бандиты? Вдруг это рыжий мародер?!
Дверь потихоньку открылась, и по полу забегал желтый кружок от фонарика.
— Niemand! da… — услышал Яшка приглушенный голос и обомлел: немец! И тотчас лестница заскрипела под тяжестью множества ног, но в спальню никто не вошел, загомонили за дверью. Прислушивается Яшка, ничего не может понять: говорят почти шепотом.
Дрожащими руками он развязал вещмешок, достал пистолет, нащупал большим пальцем предохранитель, перевел его вниз. «Ну, теперь пусть сунутся!..»
Спор за дверью не прекращался, пока, наконец, один из них не рявкнул:
— Achtung!
Затихли, и немец начальственным тоном приказал:
— Ausser Posten alle schlafen. Um drei morgens Angriff an die Station. Kleidung anbehalten, kein Fuer anmachen, Ruhe behalten, Schußwaffe bereit halten. {Всем, кроме часового, спать. В три часа утра идем на штурм станции. Не раздеваться, огней не зажигать, соблюдать тишину, оружие держать наготове.}
Не все разобрал Яшка, но главное уловил — в три часа на станцию готовится нападение. Вспомнился старшина со своими солдатами, лейтенант в новеньком обмундировании… Они уверены, что враг из лесу появится, а немцы в городе уже, совсем с другой стороны нагрянут. Предупредить бы… Но эта мысль сразу же померкла, как несбыточная: немцев много, а он один с маленьким пистолетиком сидит под кроватью.
В спальню вошли двое, повалились на кровать. О чем-то вполголоса перебросились несколькими словами и умолкли. Затаился и Яшка — не выдать бы как-нибудь себя. Решил ждать, когда немцы уйдут, а потом побыстрее выскочить на улицу и рассказать обо всем патрулям. Но вот на кровати захрапели, и Яшка план свой изменил. «Надо сейчас незаметно улизнуть отсюда…»
Не раздумывая, начал действовать. Расшнуровал ботинки, снял их потихоньку, босиком бесшумно проскользнул мимо спящих, пополз к двери. Она оказалась открытой, и Яшка легко вышел на лестницу. Сверху ему было видно, что и наружная дверь открыта настежь: серая ночь просвечивала сквозь дверной проем. Обрадовался: еще несколько шагов — и он на улице!
Прислушался к тишине и ступил на нижнюю ступеньку. Но в этот момент в проеме двери появилась тень — часовой. Немец постоял немного и прошел вправо.
О часовом Яшка почему-то не подумал и теперь не знал, как быть. Вернуться снова под кровать или все-таки идти? Пока раздумывал, часовой прошел в обратную сторону. Яшка быстро спустился вниз, прильнул к косяку двери, затаился. Сердце колотилось в груди так, будто он без передыху бежал много километров. Ругал себя за это Яшка, обзывал трусом и ненавидел. «Как родился трусом, так, наверное, и помру. Правду мать говорила: «Девчонка…» А сердце все равно не успокаивается, бьется, как у загнанного зверька.
Тем временем часовой возвратился, взошел на крылечко, остановился как раз у двери. Яшка слышал даже его дыхание, улавливал тяжелый, застоявшийся сырой запах сигарет. Немец потоптался на крылечке, огляделся по сторонам и пошел. Яшка выждал с минуту, пока часовой отошел подальше, и что есть силы пустился к калитке.
Холодный асфальт жег голые пятки, но у Яшки одно желание было — скорее шмыгнуть в калитку, скорее… А она, как нарочно, была далеко, и Яшка бежал, бежал и каждую секунду ждал выстрела себе в спину.
И выстрел раздался… Раздался, когда Яшка хотел открыть калитку, но не смог — она оказалась закрученной проволокой. Тогда он полез вверх по решетке. В этот момент послышался окрик «Halt», а вслед за ним — выстрел. К счастью, пуля просвистела мимо. Яшка перемахнул через решетку, собирался уже спрыгнуть, но замешкался.
Второго выстрела он не услышал, а только почувствовал, как левая рука почему-то вдруг онемела. Яшка мешком упал на тротуар, прижался к каменному бордюру. А там, за решеткой во дворе, уже слышен топот кованых сапог. Выглянул Яшка: немец совсем близко. Что делать? Бежать? Поздно: как только Яшка поднимется, немец пристрелит его. Наконец сообразил: выставил сквозь чугунные завитушки пистолет, нажал на спуск. Но пистолет почему-то не выстрелил. Яшка даже взвыл от досады, хлопнул пистолетом о тротуар, однако тут же поднял, зажал коленками, стал лихорадочно дергать за ствол, за рукоятку. Что-то сдвинулось с места, щелкнуло. А топот уже совсем близко. Наставил Яшка опять пистолет на бегущего, скорее для острастки, чем для обороны: увидит немец — повернет обратно. А тот ничего не видит, сопит как паровоз, головой вертит — ищет Яшку.
Ладонь вспотела, Яшка крепче сжал рукоятку, зацепил пальцем за курок — выстрел! Отпустил палец, снова нажал — и снова выстрел. Немец упал, но тут же вскочил и полоснул длинной очередью по решетке. Пули просвистели поверх головы, ударились о каменные стойки, взвизгнули жалобно и рикошетом отскочили на клумбы.
Яшка пригнулся, выждал немного, выглянул из-за укрытия. Немцев уже было трое — выстрелил в них — и снова за бордюр. Ответные пули просвистели с опозданием. Хотел снова приподняться, кто-то за плечо схватил. Вскрикнул Яшка не так от боли, как с испугу. Огляделся — наши солдаты, патрули, с двух сторон лежат.
— Ты в кого палишь?
Обрадовался Яшка подмоге, слова не может выговорить.
— Немцы там… Их много… На станцию в три часа собираются напасть…
— Откуда знаешь?
— Слышал разговор… Я хотел переночевать в этом доме, а они пришли.
Со стороны двора прострочила автоматная очередь.
— Похоже, правда. Гриша, сигнал!
Грохнуло рядом, и в ночное небо с шипением взмыла ракета. Вверху она разъединилась на три красные звездочки. Звездочки описали дугу и быстро пошли вниз. Не успела погаснуть первая ракета, вслед за ней взлетела вторая, третья.
Над ухом у Яшки заработал автомат, а он уже не мог даже приподняться, совсем ослаб, перед глазами круги поплыли — красные, оранжевые, зеленые. Пить… Нестерпимо хотелось пить.
Яшка очнулся от холодной струйки воды, что текла мимо рта на шею, на грудь. Открыл глаза — солдат с фляжкой стоял перед ним на коленях.
— Жив! Пей, дружок, пей!.. — и кому-то в сторону: — Ну, геройский парень! Поднял тревогу и сам отстреливался.
«Какой там геройский! — поморщился Яшка, — Знали б они, как я дрожал…»
— Ранило, беднягу, крови много потерял. Потерпи, дружок, потерпи…
Яшку уложили на носилки, понесли.
Было очень больно в левом плече, рука словно одеревенела. Он облизывал пересохшие губы и просил пить. Но его будто не слышали, пить не давали, и никто больше не успокаивал. Сняли одежду, сделали укол и словно забыли о нем — оставили в покое. Смутно, как во сне, Яшка вспомнил мать и, сам того не желая, тихо позвал:
— Мама…
Услышал свой голос, и стало неловко и обидно: она ведь далеко и его не услышит…
Но вот его снова куда-то понесли, и здесь уже сладко и приторно пахло лекарствами. Яшка приоткрыл глаза — перед ним стоял человек в белом халате. Лежа на боку, Яшка не видел его лица, но ему казалось, что он строгий, суровый и безжалостный. Врач не разговаривал, не обращал внимания на Яшкины стоны.
Особой боли Яшка не чувствовал, но временами пальцы врача задевали живое, Яшка вздрагивал и с трудом сдерживал себя, чтобы не закричать. Тогда подступала тошнота, бросало в жар, и он обливался потом. Врач, казалось, очень долго возился в ране, щелкал инструментами, дергал что-то, и когда он дергал, в голове у Яшки мутнело. Вдруг ему сделалось настолько плохо, что врач приказал:
