— Замиряться, — вступил в разговор третий, передразнив старика. — Домой спешишь, только не той дорогой идешь…

— Дурень, — обиделся бородатый. — Где село було — там вже бурьян ростэ. Нимец ще в сорок першому зничтожив усих… Я кажу, шо як фронт поближае, то нас могут усих пострелять…

— Не прав, старик, — послышался голос четвертого. — Если погонят дальше, по дороге многие останутся. Ты далеко можешь идти? Вот то-то и оно. А везти тебя не будут, пристрелят.

Старик замолчал. Кто-то сказал:

— Конечно, лучше быть на месте. Они сейчас уверены, что удержатся на Миусе, а как прорвут наши, им придется быстро удирать, могут про нас забыть…

— Як бы так було — то дуже добре, хто проты шо скаже, — согласился бородатый.

Не успел старик кончить, как к двери подошли немцы, открыли сарай и наполнили его своим галдежом. Они орали, толкали нас, торопили выходить на улицу. Во дворе пересчитали и погнали дальше.

На этот раз шли не так, как вчера, — торопились, чуть ли не рысью бежали, словно за нами кто гнался.

— Не иначе наши нажимают, — высказал предположение желтолицый. — Слышите, как там гудит?

На фронте действительно гудело.

Чем ближе к шоссейной дороге, тем больше движение. Здесь, обгоняя друг друга, шли машины, мотоциклы, бежали солдаты.

Наши конвоиры орали на нас, толкали прикладами в спины, не позволяли оглядываться.

У переезда через железную дорогу образовалась пробка. Нас оттеснили даже с обочины, и мы перешли через пути, карабкаясь по насыпи, в стороне от шоссе. За железной дорогой увидели влево и вправо, насколько хватает глаз, длинный противотанковый ров. А перед ним на самой насыпи пулеметные ячейки, окопы. В них уже сидели и стояли солдаты с пулеметами и винтовками. Офицеры бегали от окопа к окопу, что-то кричали.

— Оборону занимают, — заметил парень, — значит, жмут наши.

За переездом немцы, которые вели нас и все время подгоняли сзади, перешли в голову колонны и быстро пошли вперед не оглядываясь.

Первым это заметил Митька.

— Они нас бросили, — сказал он.

— Да, похоже, что так, — подтвердил желтолицый парень. — Но назад ходу нет. Надо нам разбрестись по дороге по одному и…

— Могут пострелять, — дрожащим голосом сказал старик.

— Что-то живот заболел, — проговорил Митька, — сбегаю в кусты, — он кивнул мне и вышел из колонны. На него никто не обратил внимания, и Митька скрылся за деревьями посадки, которая тянулась вдоль дороги.

Я чуть приотстал от колонны и тоже направился к посадке.

Сердце колотилось, в голове стучало — хотелось побежать, но я сдерживался, чтобы не обратить на себя внимания. Все время ждал, что вот-вот кто-то из немцев окликнет меня или выстрелит в спину… Вот-вот…

До деревьев было всего несколько метров, но они, будто во сне, никак не приближались. Ноги подкашивались и совсем не слушались. Наконец я, как утопающий, схватился за ветку, подтянулся к ней, вошел в посадку и упал. Я не мог отдышаться, словно бежал много километров.

Подошел Митька, присел на корточки.

— Что с тобой?

— Не знаю… Наверное, с перепугу…

— Ничего… Кажется, никто не обратил внимания. Вставай, пойдем.

Я поднялся. Мы посмотрели на дорогу, наших уже не было видно, ушли далеко. Шоссе было запружено немецкими машинами, подводами, солдатами.

— Пошли, нечего ждать, — тронул Митька меня за плечо.

Мы вышли на противоположную сторону посадки, остановились: впереди было чистое поле, выходить нельзя. Далеко за бугром чернел лесок, перед ним длинной лентой тянулась кукуруза. Вот туда бы нам добраться!

— Давай до вечера тут под кустом спрячемся, а потом пойдем, — предложил я.

— Нет, что ты! — запротестовал Митька. — Случайно какой-нибудь немец наскочит и прихлопнет. Надо идти. За посадкой не видно. Ну? — повернулся он ко мне. — Что будет!..

И мы рискнули. Шли не оглядываясь, молча и старались как можно спокойнее. А потом не выдержали, оглянулись и, словно по команде, пустились бежать, хотя за нами никто не гнался. В кукурузе пошли шагом.

— Наверное, им теперь не до нас, — сказал Митька.

— Подожди ты радоваться…

— Теперь все! — махнул рукой Митька. — Дорога далеко. Если только из пушки начнут палить.

Стало вечереть, а мы все шли и шли, подальше от шоссе, от железной дороги. Когда совсем выбились из сил, присели отдохнуть.

Кукуруза была уже высокая — по грудь. Мы легли на землю, и нас совсем не стало видно. Митька лежал на животе, рвал травинки, откусывал и выплевывал.

— А куда дальше пойдем? — спросил он.

— Как куда? Домой.

— Там немцы. Через пути не перейдешь. Видел, что делается?

— Как же быть?

— Не знаю.

— Не лежать же здесь все время?

— Конечно, не лежать.

Мы замолчали. Мне стало грустно: ведь одно название — домой, а на самом деле никакого дома у меня нет. Так что мне все равно куда. Хоть снова на хутор к тетке Анфисе.

И как только я подумал о ней, сразу обрадовался: есть куда идти!

— Митька, пойдем на хутор к тетке Анфисе, где я зиму был. Стоит он в глуши, немцев там наверняка нет.

— Пойдем, — согласился Митька и сразу встал.

До хутора мы добрались поздно ночью, наверное, уже под самое утро. Тетка Анфиса долго не впускала нас, пока не узнала меня окончательно.

В хате я рассказал ей, откуда мы и зачем. Она кивала головой, удивлялась, но слушала как-то рассеянно: видно было, что она думала о чем-то другом. Придерживая на груди концы платка, она посматривала то на меня, то на Митьку и что-то мучительно соображала.

Вскоре кто-то постучал. Мы с Митькой встрепенулись, а тетка побежала в сени. Там она с кем-то говорила и вернулась в хату.

— Кто там? — спросил я.

— Какой-то человек просился переночевать, но я сказала — негде. Наверное, вроде вас…

Я не поверил ей — слишком смело она пошла открывать, но больше не расспрашивал.

На другую ночь тоже постучали, и я стал догадываться, что тут что-то не так. А когда она, улучив минутку, спросила про Митьку — надежный ли он, я уже не сомневался: тетка занимается каким-то делом. Но каким — не знал. И, лишь когда неожиданно появился дядя Андрей, я понял, что она выполняет его задания.

Он пришел не один, с ним был какой-то мужчина. Они долго расспрашивали нас.

— О, как немцев гонят наши! — сказал я. — Скоро будут здесь.

— Скоро, ребята, скоро! — подтвердил дядя Андрей. Он достал кисет, хотел закурить, но раздумал, посмотрел на тетку. — Анфиса, когда ты бросишь свои чудачества?

— А что, это мешает? — спросила она просто.

— Сейчас нет, вроде как даже помогает: маскировка.

— Ну вот. А о другом времени поговорим тогда, когда оно придет.

— Да, — протянул дядя неопределенно. — Теперь ты насмотрелась на всяких людей — и на божественных и на безбожников. Вон у них у каждого солдата на пряжке пояса написано: «С нами бог». А что творят!

Мужчина добавил:

— Да. Разбойники с большой дороги.

Дядя спрятал кисет, посмотрел на нас с Митькой.

— Эх, хлопцы, пороть вас некому. Сидели б у бабушки на печи. — Он обернулся к мужчине: — Фронт хотели перейти! Видал, какие? — Дядя посмотрел на меня. — Ну, подожди, я возьмусь за тебя… — пригрозил он, хотя в голосе его чувствовалась ласка. Он положил мне на плечо руку, привлек к себе.

— А сам, вспомни, в гражданскую не таким был? — спросил мужчина, улыбаясь.

Дядя Андрей промолчал.

— Тогда не так, проще было, — сказал он немного погодя. — А сейчас… Ты знаешь, что вот этим ребятишкам пришлось пережить? Если бы перед войной кто сказал, что такие ужасы придется увидеть, не поверил бы…

Они еще немного посидели и ушли. На прощанье дядя Андрей сказал:

— Ну что ж, живите, тут спокойней, чем в Андреевке. Помогайте тетке по хозяйству. И следите за своими языками, — и тут же, увидев наши удивленные лица, поднял руки, замахал: — Знаю, знаю… Вы хлопцы стреляные, но все-таки… Спокойной ночи.