Марселю Прусту посвятил Луначарский свою последнюю литературно-критическую работу. Пруст умер 18 ноября 1922 года. Впервые статья о Прусте в советской печати появилась 11 февраля 1923 года. Эта маленькая заметка о французском писателе была опубликована в журнале «Красная нива». Нарком просвещения писал: «Мы помещаем портрет недавно умершего широко прославленного писателя Марселя Пруста. Большой роман Пруста „В поисках утраченного времени“ обратил на себя внимание необыкновенным изяществом стиля, проявившим свою мощь в особенности в пейзажах и тонком анализе душевных явлений. Рядом с этим Пруст вызвал к жизни целую огромную серию различных типов, главным образом из аристократического круга и их антуража. Будучи большим поклонником аристократической Франции, Пруст тем не менее тонко подмечал ее недостатки и иногда вскрывал бессмысленность ее жизни, сам того не замечая».
Соглашаясь с основными положениями и оценками этой заметки Луначарского, известный современный ученый, тонкий знаток французской литературы А. Д. Михайлов отмечает, что многое в реплике Луначарского было сказано верно, за исключением, пожалуй, того, что Пруст якобы преклонялся перед аристократическим обществом. «Луначарский слишком буквально, — пишет Михайлов, — понял отношение французского писателя к аристократии: Пруст в действительности подмечал ее недостатки не невольно, а прекрасно отдавая себе в этом отчет. Следует отметить, что Луначарский, когда писал эту заметку, знал далеко не все части эпопеи Пруста, в лучшем случае три из семи. Обратим также внимание на приписанное Прусту „изящество стиля“. Наделе Пруст стилистом, по крайней мере в духе Флобера, не был: для него важнее стилистических изысков была содержательная сторона его произведений, и та огромная правка в рукописях, о которой принято говорить, указывает не на поиски точного, единственно возможного слова, а на стремление подробнее и шире передать мысль, добавить новые штрихи к нарисованной картине, даже создать новые эпизоды и тем самым не сжать, а развернуть повествование».
В том же 1923 году Луначарский написал статью «Смерть Марселя Пруста», которая, к сожалению, не была опубликована.
В «Письмах из Парижа» (напечатаны в «Красной газете» в начале 1926 года) Луначарский писал: «Недавно умер писатель, имя которого, может быть, наиболее характерно для современной французской буржуазной литературы. Это — Марсель Пруст. Его бесконечный, многотомный роман, озаглавленный „В поисках утраченного времени“, отличается действительно выдающимися достоинствами внутреннего и внешнего импрессионизма. В огромной массе типов, положений, образов, фраз — попадаются вещи тонкие, прочувствованные, прекрасные. Но просто невозможно примириться с духом невыносимого снобизма и лакейского низкопоклонства перед аристократией, которым прежде всего набит весь пухлый роман. Претит и чрезмерная тщательность в разборе мелких переживаний, заставляющая автора по двести страниц посвящать болезненному переживанию заурядного факта переутомленным с детства, ипохондрически вялым героем. Пруст по-своему большой писатель, и многие его страницы очаровывают хрупкой, мимолетной и ароматной поэзией своей. Но это в глубочайшем смысле слова декадент. Не странно ли это? Большую часть своей жизни Пруст провел прикованным к постели, и вот тут-то, не торопясь, от скуки, он меланхолически переживал прожитое. И что же? Эти медлительные воспоминания больного оказались самой популярной книгой современного Парижа. Мало того. Пруст создал школу, и самые знаменитые из нынешних молодых писателей носят на себе его печать».
В том же 1926 году Луначарский в статье «К характеристике новейшей французской литературы» соглашается с критикой Пруста Андре Жерменом в его книге «От Пруста до Дада» и пишет: «…Правильно указаны основные мотивы писателя: половой вопрос, снобизм, болезнь». Луначарский стал одним из инициаторов и авторов советского литературоведческого мифа о Прусте. В этом мифе общая оценка творчества французского писателя — отрицательна, хотя и подчеркиваются художественная значимость и психологическое мастерство, его необыкновенные взлеты и необычайная подвижность его в воспроизведении впечатлений в произведении «В поисках утраченного времени».
Перед самой кончиной уже больной Луначарский работал над большим трудом о французском писателе. Труд так и остался незавершенным. В нем Луначарский еще более прямолинейно утверждал, что Пруст восхищался аристократией и преклонялся перед ней. Эту статью о Прусте больной, умирающий Луначарский диктовал в декабре 1933 года. Диктовка была им оборвана из-за очень плохого самочувствия за два дня до смерти. Луначарского творчество Пруста, видимо, очень интересовало, и он понимал масштабы и значение этого писателя.
Луначарского покоряли процесс и сама стихия воспоминаний, наполняющие поток сознания в прозе Пруста. Луначарский пишет: «Вот эта изумительнейшая волна воспоминаний, которая, конечно, играет громадную роль в творчестве каждого писателя, у Пруста сильна и трагична. Он не только любит свои „Temps perdus“, он знает, что для него-то они именно не „perdus“, что он может их вновь расстилать перед собою, как огромные ковры, как шали, что он может вновь перебирать эти муки и наслаждения, полеты и падения». Луначарский был зачинателем изучения творчества этого писателя в советском литературоведении. Однако по глубине и тонкости истолкования произведений Пруста Луначарский уступал анализу Владимира Вейдле. Его анализ противостоял традиции в изучении Пруста, которая складывалась при несколько упрощенно-социологическом подходе Луначарского.
Вместе с тем надо отдать должное Луначарскому. Только большая преданность интересам культуры могла заставить его на пороге смерти писать свою последнюю литературоведческую работу, посвященную Прусту. В идеологической обстановке 1920-х — начале 1930-х годов нужно было обладать идеологической незашоренностью и проявить определенное мужество и смелость, чтобы посвящать свои критические статьи писателю, работавшему в новой художественной форме — литературы потока сознания. Будучи видным общественно-политическим деятелем, Луначарский способствовал и первым переводам Пруста на русский язык, и включению его творчества в рецептивно-эстетический и культурный обиход нашей страны.
24 апреля 1932 года. Женева. Серый сумрачный день. Сегодня перерыв в работе женевской конференции по разоружению, и член советской делегации Луначарский решил воспользоваться свободным временем и навестить Ромена Роллана в ответ на его приглашение. Дом писателя находится в ста километрах от Женевы. Луначарский едет в автомобиле и, сидя на переднем сиденье и осматривая живописные берега Женевского озера, которое огибает дорога, вспоминает: «Мы не виделись семнадцать лет. Впервые я попал к нему, помнится, в конце января 1917 года…» В памяти Луначарского возник образ худощавого, высокого человека. Французский писатель выказал тогда радушие и гостеприимство, и они, помнится, обменялись короткими репликами, предвосхищавшими будущую дружбу.
— Очень рад вашему приезду. Я давно собирался к вам, однако то я занят, то вы болеете, — сказал тогда Ромен Роллан. — Вы для меня как посол будущего, вестник русской революции.
— Да, она, несомненно, произойдет к концу войны.
— Рождаются новая Европа и новое человечество.
Сознание Луначарского вернулось из прошлого в настоящее: все, о чем они тогда говорили, оказалось правдой. С тех пор прошло полтора десятилетия. Анатолий Васильевич решил: писатель мог забыть этот разговор; надо будет напомнить ему об этой давней беседе.
Они въехали в городок Вильнёв, похожий на большую деревню. Через два часа тряски по живописной дороге автомобиль въехал в ворота виллы «Ольга», гостеприимно открытые самим хозяином. После дружеских рукопожатий Луначарский сказал:
— Я убежден, что, несмотря на долгое отсутствие общения, мы не только не сделались дальше друг от друга, но, наоборот, чрезвычайно сблизились. На наше сближение работала сама история.
