Во время пародийной речи в дверях появился Луначарский. Смеясь, он сказал:

— Вы, кажется, без меня уже начали обсуждение. Может быть, я не очень нужен?

Молодой человек, изображавший наркома, смутился, извинился и пересел на диван. Луначарский, в свою очередь, извинился за то, что заставил себя ждать, поспешно обошел кабинет, здороваясь за руку с каждым из присутствующих, а затем сел за письменный стол. Видимо, так ему было привычнее разговаривать с посетителями, он расслабился и спросил, что волнует его молодых друзей. Слушатели, как могли, объяснили свое беспокойство по поводу судьбы литкурсов.

Луначарский сразу же ответил:

— Вопрос о литературном вузе своевременен. Необходимо в каждом начинающем писателе пробудить все заложенные в нем способности. Без серьезного образования сделать это невозможно. Писателю нужно так же учиться своему делу, как учатся своему композитор или живописец. Важно овладение основами культуры и марксистской наукой. Вуз должен быть создан, — заключил нарком, — и я буду этому по мере сил способствовать.

Молодые люди возликовали и, прощаясь, горячо пожимали руку Анатолию Васильевичу.

Вскоре в кабинете Луначарского раздался звонок по прямому телефону.

— Анатолий Васильевич, здравствуйте. Это говорит поэт Сельвинский.

— Здравствуйте, Илья Львович. Чем могу служить?

— В Главпрофобре при Наркомпросе решается вопрос о литературном вузе. Судя по настроению видных работников вашей системы, надежды на положительное решение невелики. Вопрос этот ставится в связи с пятилеткой. Поэтому, если его не удастся решить сейчас, то заново возбуждать его возможно лишь в 1935 году. Без такого вуза наши молодые поэты не смогут освоить культурное наследие. Поэта, выходца из рабоче-крестьянской среды, нужно ввести в культуру, в неуловимую атмосферу поэзии. Современные критики, как правило, имеют образование по какой-либо далекой от литературы специальности. Воронский — семинарист, Полонский — юрист, Лежнев, Тальников, Машбиц-Веров, Пикентрейгер — врачи… Специалистов-критиков у нас нет. Нужно их формировать в литературном вузе.

— Илья Львович, вы совершенно правы. Я бы еще добавил, что литвуз сможет ликвидировать голод и на квалифицированные редакционные кадры.

— Да, да, Анатолий Васильевич.

— Хорошо, если бы вы, Илья Львович, выступили в газете с предложением об образовании литвуза. Думаю, что это облегчит мне проведение этого дела в жизнь.

— Собираюсь это сделать в ближайшие дни.

Сельвинский выполнил свое обещание и 22 апреля 1929 года в «Литературной газете» напечатал статью «Нам нужны специалисты (в защиту литературного вуза)». Однако дело все еще не двигалось.

1 мая 1929 года Луначарский с трибуны Мавзолея Ленина вместе с другими руководителями партии и правительства смотрел на кипящее море празднично одетых людей. Они несли красные флаги, транспаранты, лозунги, и в этом море почти утонул и прошел бы незамеченным транспарант, на который, тронув наркома за рукав, обратил внимание рядом стоящий Гамарник:

— Анатолий Васильевич, это, кажется, про вас?

Луначарский внимательно посмотрел в указанном Гамарником направлении: там плыло длинное красное полотнище, которое несли два молодых человека, стараясь поднять его как можно выше, чтобы оно было прочитано на трибуне мавзолея. И Луначарский, улыбнувшись, прочитал: «Ждет рабочих поэтов Советский Союз, Анатолий Васильевич, где же литвуз?»

После праздников Луначарский, преодолевая финансовые и организационные препятствия, опасения, косность, равнодушие, согласовав вопрос с Министерством финансов, с двумя отделами ЦК, с подчиненным его наркомовской воле Главпрофобром, а затем с Госпланом, решил эту проблему.

В июне 1929 года в МГУ был создан литературный факультет, куда на первый курс были зачислены слушатели Высших литературных курсов, а еще через четыре года был создан первый в мире Литературный институт.

В начале 1920-х годов философ Карсавин был вместе с другими учеными выслан из России и поселился в Литве. Он выучил литовский язык и преподавал в университете. В Литву пришла советская власть. Однажды в 1948 году Карсавин высказался:

— Теперь я уверовал, что Сталин великий человек. Я прочитал некролог Жданову, подписанный Сталиным, где было написано, что Жданов — соратник великого Сталина.

Карсавина посадили.

Фундаментальные науки могут развиваться только в условиях независимости ученого. Именно независимая фундаментальная наука в лице Лобачевского создала неевклидову геометрию, а в лице Циолковского проложила дорогу в космос. Многими своими успехами Запад обязан тому, что со времен Средневековья университеты и академии были там независимы и даже экстерриториальны. Полиция не имела права переступить их порог. А что у нас? Арест Вавилова и ссылка Сахарова. Сегодня ученых, слава богу, не сажают, но те, кого черт догадал родиться в России с умом и талантом, все еще не воспринимаются как высшее народное достояние, следствие тому — утечка мозгов.

Реальной заслугой Луначарского была его помощь писателям и другим деятелям культуры в тяжелых обстоятельствах Гражданской войны и послевоенной разрухи. Он опубликовал положительный отзыв на книгу М. Бахтина о Достоевском в то время, когда автор этой книги был арестован. Он помог нелояльному к советской власти писателю Вячеславу Иванову легально уехать за рубеж. Он способствовал деятельности Вольфилы — Вольной философской ассоциации. В 1920 году Капица с помощью Луначарского выезжает в Берлин и ждет там обещанную ему Луначарским валюту для поездки в Лондон, где молодой ученый мог стажироваться у знаменитого физика Резерфорда.

В начале 1930-х годов дом Луначарского был открыт для встреч с интеллигенцией. Впрочем, большая гостиная лишь изредка наполнялась гостями. Обычно приходили пять-шесть приглашенных, да еще два-три человека забегали на огонек. Большое полукруглое окно смотрело на вечернюю Москву. Поэты, артисты, художники, критики уютно рассаживались вокруг овального стола, накрытого белоснежной скатертью. Наталья Александровна Розенель была гостеприимна и всегда старалась с помощью домработницы повкуснее накормить гостей.

Сегодня вечером вокруг стола расположились литературовед Валерий Яковлевич Кирпотин, прозаик Юрий Карлович Олеша, поэты Борис Леонидович Пастернак и Вера Михайловна Инбер, главный редактор журнала «Красная новь» критик Михаил Чарный. Наталья Александровна намекнула, что их ждет приятный кулинарный сюрприз, на что Анатолий Васильевич сказал:

— Ну что же, наберемся терпения, а тем временем займемся пищей духовной. Верочка, — обратился он к невысокой, очень подвижной молодой женщине, — почитайте нам стихи.

Вера Инбер охотно согласилась и прочитала стихотворение, воспевавшее новые чувства, рожденные новой, революционной эпохой.

Юрий Олеша с непримиримостью молодости оспорил главную мысль произведения:

— Нет и не может быть никаких новых чувств! Существуют лишь извечные: любовь и ненависть, страх смерти, гнев, восторг…

Вера Инбер, чуть обидевшись, запальчиво возразила:

— Вы в «Зависти» сами описали, как отцветают старые чувства, и с точностью ботаника показали тычинки и пестики цветения новых чувств.

Олеша с прежней непримиримостью отрезал:

— Боже мой, как пошло и вычурно вы выражаетесь, Верочка! Никаких пестиков и тычинок в моих романах нет!

Увлеченный спором и только потому не замечающий неделикатной резкости суждений Олеши, его поддержал Борис Пастернак. Сверкая большими глазами, он заметил:

— Юрий Карлович прав. Те чувства, которые описаны в Библии, в неизменном виде существуют и ныне.

Луначарский вмешался в спор:

— Я стар и болен. Врачи говорят, что я должен вести размеренный, спокойный образ жизни: не встречаться с людьми, не волноваться, не читать, не писать, не работать, не спорить. Видимо, если я век мой буду доживать так, то дни мои продлятся. Я же живу беспокойно. Я встречаюсь с друзьями, читаю, пишу, работаю и, как видите, спорю. Почему? Моя жажда деятельности, творчества, общения, социальной активности сильнее, чем страх смерти. Я отношусь с полным доверием к предписаниям врачей, однако не могу выполнять эти предписания.