Луначарский окинул взором небольшую аудиторию, полную молодых слушателей, и сказал:

— Уважаемые товарищи студенты первого в мире и первого в истории литературного института! Приготовился читать вам доклад, а сейчас вдруг подумал… Задавайте вопросы, побеседуем! Так оно лучше будет.

— Как писать роман?

— Роман должен походить на жизнь. А в жизни один день и даже один час этого дня может быть очень длинным и насыщенным событиями, а иной год может оказаться коротким, пустым, почти бессодержательным. Роман, как и жизнь, должен быть неравномерен. Иное событие должно занять в нем много места, и день может быть расписан по часам, а иной год, а то и два-три года следует пропустить.

— Анатолий Васильевич, — возразил один из слушателей, — я беру на себя смелость утверждать, что роман, как и жизнь, может быть бесконечно разным: и прямым, как стрела, и ветвистым, как дерево, и равномерным, и неравномерным…

— Вы и правы и не правы, мой юный друг! В разные эпохи жизнь бывает разной. Однако в каждую эпоху существует свой тип жизни и, соответственно, свой тип романа. Я выдвигал не общее правило, а пытался обрисовать поэтику современного романа. Романа о герое нашего беспокойного, бурного, революционного времени. Структура такого современного романа должна отвечать структуре эпохи. Роман сегодня следует строить, как строит свой фильм «Броненосец „Потемкин“» Сергей Эйзенштейн, — с помощью монтажа. Одна фраза может быть целой главой, а иная глава может занять много десятков страниц. Монтаж заставляет активно работать читательскую мысль… Роман может быть мозаичен. В мозаике картина создается из разных камней — кусочков гранита, мрамора, малахита — или из смальты.

— Как создать литературный портрет видного исторического деятеля?

— Такое произведение должно опираться на большой фактологический материал. Поэтому прежде всего надо как можно подробнее изучить жизнь выбранного вами героя. Однако произведение не должно быть простым хронологическим пересказом фактов его биографии. Вы должны передать дух эпохи, создать ее концепцию, показать место героя в истории его времени. А поэтому писатель может, отталкиваясь от известных ему фактов, экстраполируя известную ему линию и логику жизни героя в неизвестное пространство, заполнять неизвестные страницы жизни героя своими вероятностными фактами-предположениями. Здесь нужен прыжок через разрыв информации.

— Анатолий Васильевич, вы сказали, что необходимо создавать концепцию эпохи и концепцию жизни героя. Ноне все факты истории и биографии героя, известные писателю, вместятся в созданную им концепцию жизни. Некоторые факты могут как бы «торчать из концепции».

— Бывают не теоретичные, случайные факты. Гегель когда-то говорил: «Если факты не вмешаются в мою концепцию — тем хуже для фактов». Их нужно отбросить и не постесняться описать недостающие сцены истории и поступки героя. Однако может вырисоваться образ героя, не схожий с нашими устоявшимися представлениями о нем. Горький сказал как-то о созданном в романе современного писателя портрете выдающегося русского деятеля: «Должно быть, он таков и был. А если и не был — теперь будет».

— А как мы должны судить о поступках героя? Вчера ими могли восхищаться, а сегодня их могут осуждать.

— Надо подняться до исторической точки зрения. История — справедливый судья… Можно использовать факты и вероятностные предположения. Главное, не отступить от стратегической задачи — создания правдивого, соответствующего реальности, яркого образа героя.

— Анатолий Васильевич, расскажите, пожалуйста, что такое Октябрьская революция и строительство социализма. Какова роль культуры в этих исторических процессах? И как ваша деятельность соотносится с ними?

— Как говорится, спасибо за вопрос. Октябрь — это попытка изменить ход истории, направить ее в новое русло. История всегда развивалась стихийно, была сурова и несправедлива к низшим слоям общества. Октябрь — исторический эксперимент подчинения истории разуму, плану, стремление силовым путем установить общество всеобщей справедливости… Впрочем, это глобальная тема. За пять-десять минут ее не осветишь. А я вызван на заседание в Совнарком и должен уезжать. Вы задаете, быть может, самый важный вопрос для истории всего двадцатого века. Мы вступили во вторую его четверть и многое уже ясно, а многое прояснится лишь позже. Я надеюсь, кто-нибудь из вас — молодых людей, посвящающих свою жизнь культуре, — напишет роман, или историческое исследование, или философское эссе и ответит на интересующий вас вопрос. Впрочем, возможно, это будет произведение, объединяющее и то, и другое, и третье. Сейчас не надо загадывать ни жанр, ни даже форму общественного сознания, в которой можно будет осуществить такой замысел и высказать свое, быть может спорное, но весомое мнение по этому вопросу. Желаю вам успеха.

По синему осеннему небу над Парижем плыли белые облака. Рассвет излишествовал и украшал их розовой опушкой. Это был час, когда в тюрьмах приводят в исполнение смертные приговоры, а в пекарнях из печи вынимают свежие круассаны. В такой час обыватель мирно спит в постели, вор тайком вершит свое дело, влюбленный горячим поцелуем будит возлюбленную, революционер замышляет восстание, приговоренный к казни с трепетом ожидает своего палача, поэт, осененный вдохновением, пишет сонеты в дар Лауре, или запечатлевает в поэме образ Беатриче, или ломает карандаш о папиросную коробку, записывая строки в честь Лили. Улицы еще погружены в сумрак, вершина Эйфелевой башни горит, подожженная утренним солнцем, а на вокзал прибывают ранние поезда.

Коренастый человек в строгом старомодном пальто, с маленьким баулом в руке, выйдя из женевского поезда, не стал брать извозчика и не торопясь двинулся от вокзала в сторону парка Монсури. Путь был неблизким. И все же через час он уже шагал по парковой аллее, которая вывела к старинным фортификационным сооружениям. Здесь, несмотря на ранний час, кипела жизнь: солдаты проходили учения. Недавно прошел дождь. Коренастый человек шел по облакам, плавающим в лужах. Он свернул в кривую окраинную улочку, одним концом упирающуюся в допотопный оборонительный земляной вал, вошел в трехэтажный дом, поднялся на второй этаж и постучал в дверь.

Когда высокий заспанный господин в ночной пижаме открыл, незнакомец, чуть картавя, спросил:

— Вы Луначарский?

Спросонья плохо понимая, что происходит, человек в пижаме утвердительно кивнул и, близоруко щурясь, неприветливо оглядел гостя и про себя прикинул: года тридцать три — возраст Христа, как говорится…

— Вы не от Ленина ли? — спросил он, не предлагая раннему посетителю войти.

Незнакомец не придал никакого значения недружелюбному приему и спокойно удостоверил:

— Я и есть Ленин.

Луначарский совершенно проснулся, смутился и пригласил:

— Пожалуйста, входите.

Хозяин почувствовал себя неловко из-за резкого перехода от нерасположения к радостной приветливости, которую гость, не ровен час, может принять за подобострастие. К тому же он застеснялся своей пижамы и, чтобы скрыть смущение, грубовато спросил:

— Что это вас так рано принесло?

Ленин, неспешно раздеваясь, рассудительно ответил:

— Если вы полагаете, что я приехал за вами слишком рано, то я, напротив, считаю, что приехал поздно, потому что вы здесь зря теряете время. У нас из-за вашего промедления застопорилось дело с выходом первого номера газеты «Вперед». Если же вы имеете в виду ранний час утра, то я, прошу прощения, не рассчитал с поездом и не думал, что приеду на рассвете.

Луначарский проводил гостя в комнату, усадил за стол и, извинившись, удалился в спальню, откуда послышались сонный ворчливый женский голос и успокаивающий, что-то объясняющий фальцет Луначарского. Потом он вышел уже в костюме, в пенсне, но без галстука и стал готовить завтрак. Вскоре на столе появились бутерброды и чай. Новые знакомые с аппетитом ели, оживленно обмениваясь репликами.