Стоя на авансцене, а порой прохаживаясь вдоль рампы, нарком импровизировал вступительное слово, характеризующее предстоящий спектакль, и говорил о проблеме нового зрителя и об отношении к классическому наследству. Нужна ли революции классика? Безусловно, нужна. И в этой связи Луначарский охарактеризовал Бомарше, творчество которого связано с ситуацией кануна французской революции. Наизусть он декламирует монолог Фигаро, а потом анализирует содержание этого монолога и соединяет современность и историю. Вдруг докладчик заметил Шаляпина, прервал свою речь и настоял на том, чтобы артист вышел на сцену. Когда ничего не понимающий Шаляпин вышел на сцену, Луначарский обратился к публике:

— Дорогие товарищи, разрешите мне зачитать декрет Совета комиссаров Союза коммун Северной области.

После аплодисментов Луначарский прочитал:

— «В ознаменование заслуг перед русским искусством высокодаровитому выходцу из народа, артисту государственной оперы в Петрограде Федору Ивановичу Шаляпину даровать звание народного артиста. Звание народного артиста считать впредь высшим отличием для художников всех родов искусства…»

Раздался шквал аплодисментов, и Луначарский поздравил смущенного артиста. Шаляпин сильными и артистически холеными руками обнял наркома, а потом обратился в зал:

— Я много раз в моей артистической жизни получал подарки от разных правителей, но этот подарок — звание народного артиста, — последние два слова Шаляпин произнес с особой интонацией, — мне дороже всех подарков.

И тогда кто-то в зале запел:

Из партера, с бельэтажа и галерки дружно грянуло:

У Луначарского слезы навернулись на глаза, и он присоединил к песне свой не очень умелый голос, скорее декламировал, чем пел.

И вдруг огромный зал заполнил могучий голос, перекрывший весь хор:

У Луначарского по щекам текли слезы, он не вытирал их. «Дубинушка» сотрясала стены Мариинки:

И теперь уже голос Шаляпина органично слился с голосом народа, певшего в зале:

Пожалуй, на своем долгом веку прославленный Мариинский театр не знал такого могучего хора. И думалось: с таким народом «да не то что баржу на Волге, земной шар можно с места сдвинуть…».

После одной из гастрольных поездок за рубеж Шаляпин не вернулся в Россию. Многократно Наркомпрос настойчиво предлагал певцу приехать хотя бы ненадолго, с тем чтобы выступить перед своим народом и тем самым подтвердить свое высокое звание народного артиста. На приглашения, посылавшиеся ему, Шаляпин отвечал вежливым отказом и объяснял его тем, что импресарио опутали его сложной сетью обязательств. Артист заверял, что когда-нибудь настанет для него свобода от этих обязательств и тогда он приедет. На письмо полпреда Наркомпроса СССР Шаляпин ответил уклончиво, однако дал понять, что ни на какой разрыв с утвердившейся на его родине властью он идти не хочет.

Эти переговоры тянулись многие годы. Среди партийных работников нарастало негодование против Шаляпина. Луначарского упрекали в том, что он излишне либерально относится к певцу, покинувшему родину, раздавались даже требования лишить Шаляпина звания народного артиста. Наконец решение состоялось.

По поводу сложившейся ситуации Луначарский выступил со статьей в «Красной газете» от 26 августа 1927 года: «Предложение взять обратно дарованное Шаляпину звание возникало в правительственных кругах неоднократно, но каждый раз думали, что, может быть, оно преждевременно и что Шаляпин поймет свой долг и приедет на родину. Приходилось слышать заявления друзей Шаляпина о том, что он действительно слишком связан своими обязательствами „материального характера“ по отношению к разным антрепризам. Но все прекрасно знают, что Шаляпин заработал огромные деньги, составил себе немаленькое состояние, и ссылки такого человека на денежный характер его препятствий к приезду на несколько месяцев в свою страну не только кажутся неубедительными, но носят в себе нечто смешное и отталкивающее. Единственно правильным выходом из создавшегося положения было бы для Шаляпина, несмотря на лишение его звания народного артиста, приехать в Россию и здесь своим огромным талантом искупить слишком дорогую разлуку.

Я глубоко убежден, что при желании Шаляпин мог бы и теперь восстановить нормальные отношения с народом, из которого он вышел и принадлежностью к которому гордится. Во время всяких слухов о некорректных поступках Шаляпина за границей некоторые журналисты начали поговаривать о том, что он и вообще-то не талантлив, и еще многое в этом роде. Это, конечно, смешно, нам не к лицу маскировать чисто политический и вполне оправданный шаг какими-то рассуждениями лисицы о незрелом винограде. Конечно, Шаляпин давно как бы приостановился в своем творчестве. Это постигает часто наших артистов за границей и вообще людей, начинающих эксплуатировать свою славу, а не жить для творчества. Оба эти момента сказались на Шаляпине. Его оперный и концертный репертуар застыл. Но ни в коем случае нельзя отрицать, что Шаляпин сохранил в очень большой мере свои необыкновенные голосовые данные и остается тем же замечательным артистом, каким был. Я глубоко убежден, что если бы Шаляпин принимал участие в живом расцвете нашего театра, то, вероятно, он от этого много выиграл бы и в то же время способствовал бы оживлению у нас оперного и вокального искусства, которые пока еще (наверное, ненадолго) остаются позади других форм искусства».

Сразу же после выхода статьи с утра в служебном кабинете Анатолия Васильевича раздался телефонный звонок. Звонил Сталин. Он высказал свое неодобрение по поводу либерального, излишне мягкого тона статьи о Шаляпине. Анатолий Васильевич попытался объяснить свою позицию:

— Шаляпин живет вне родины, и у него отнято звание народного артиста. Это столь суровое наказание, что вряд ли нужна дополнительная суровость в наших статьях. Кроме того, под влиянием справедливого сиюминутного возмущения мы не должны наговаривать таких резких слов в адрес великого артиста, которые нам потом ни история, ни наши потомки не простят. Мы не имеем права неосторожной грубостью и резкостью навсегда перекрывать дорогу Шаляпину в Россию. Я уверен: великий певец вернется на родину или живой, или бессмертный. Именно с учетом этой перспективы мы и должны говорить о нем сегодня. Гения нельзя ни предавать анафеме, ни отлучать от народа даже тогда, когда он совершает непростительные ошибки.

— Не зря вас истинные партийцы называют: Васильевич Блаженный. Вы — закоренелый либерал и совершенно не ориентируетесь в текущем моменте.

— Мы служим не только текущему моменту, но и нашему будущему.

Однако последних слов Луначарского собеседник уже не слышал, так как, не попрощавшись, резко повесил трубку.

Жесткая позиция Сталина по отношению к Шаляпину да и к Луначарскому была в духе времени. В массовом сознании кипел гнев против деятелей культуры, эмигрировавших из Советской страны. Маяковский, например, винил даже Горького за его слишком долгое пребывание вне родины, на Капри, и писал, обращаясь к писателю: