На следующей странице и без того неразборчивый некрасовский почерк был полустерт. Луначарский обратился к Чуковскому и попросил его помочь прочесть заинтересовавшее его место. Чуковский же не только помог, но и продолжал без устали комментировать каждую страницу, стремясь еще более разогреть любознательность Луначарского. Не без хвастовства Корней Иванович старался обрисовать масштабы, значение и трудность добывания тех сокровищ, которые оказались у него в руках:

— Эту тетрадку я разыскал в Павловске, у родной дочери Авдотьи Панаевой. Листок, который вы сейчас держите, я получил в Саратове, у вдовы поэта Зинаиды Некрасовой. А вот бесцензурная копия поэмы «Саша». Ее я добыл у Николая Федоровича Анненского. Эту же кипу рукописей предоставил мне душеприказчик сестры поэта — академик Кони…

Луначарский достал из верхнего ящика стола две книги и объяснил:

— Это мой «походный» двухтомник Некрасова.

Нарком открыл один из томов и, не находя нужной страницы и продолжая листать сборник, стал наизусть читать стихи из поэмы «Русские женщины», тут же комментируя некрасовские строфы:

— Помните ли, как в некрасовской поэме Пушкин в напутственной речи, обращенной к отъезжающей в Сибирь Волконской, утешает ее. Некрасовский Пушкин завидует подвигу княгини Волконской, видя в нем освобождение от плена светской черни:

Корней Иванович, обрадовавшись такому знанию и пониманию поэзии, прокомментировал строки, прочитанные наркомом:

— Здесь Некрасов пропускает сквозь свое поэтическое видение мнение Пушкина о «суетах» ненавистного света, выраженное в заключительных стихах шестой главы «Евгения Онегина», не вошедших в окончательный текст поэмы. Далее некрасовский Пушкин внушает Волконской надежду: «Пред временем рухнет преграда».

Отметив про себя литературную наблюдательность собеседника, Луначарский продолжил свою мысль:

— В поэму Некрасова входит тема бессмертия подвига Волконской, который выступает примером для потомства.

Анатолий Васильевич стал вновь наизусть читать некрасовские строки, продолжая между тем листать сборник стихов поэта.

— А, вот, нашел, — обрадовался он и прочел:

Эта вера в бессмертие подвига совершенно в духе революционной этики 60–70-х годов XIX века. Далее идет цензурный пробел. Смотрите, в моем издании изъято целое четверостишие. Посмотрите, пожалуйста, нет ли в вашей бесценной коллекции этого четверостишия?

— Есть! Сейчас найду! — ответил с радостной горячностью и гордостью Корней Иванович и стал торопливо перебирать страницы, разложенные на подоконнике, продолжая при этом рассуждать:

— Уже не один десяток лет скрывается наиболее сильная часть напутственной речи Пушкина. Вот! Нашел! Слушайте:

Луначарский взволнованно воскликнул:

— Как прекрасно! Это четверостишие и по содержанию, и по интонации особенно пушкинское! Как горько, что оно столь долго было неизвестно читателям! А как углубляется и идейно заостряется образ Волконской сближением с образом Наташи Долгорукой! Такое сопоставление совершенно в духе представлений декабристской среды…

— И какое точное сопоставление! — подхватил Чуковский мысль Луначарского. — Шестнадцатилетняя дочь петровского фельдмаршала, жившая в роскоши, через три дня после свадьбы последовала в Сибирь за своим сосланным мужем. Через восемь лет ее мужа пытал и казнил Бирон. Вдова казненного ушла в монастырь, где вскоре умерла…

Радуясь взаимопониманию с собеседником и восхищаясь его бесценной коллекцией рукописей, Луначарский сказал:

— Особая ценность найденного вами отрывка в том, что здесь сближаются не только Волконская и Долгорукая, но и Николай I с временщиком и гнуснейшим палачом — Бироном.

— Да, — подхватил Чуковский, — у Некрасова Пушкин выступает как гуманист, враг деспотизма и друг свободы.

— Вот именно, — вновь обрадовался Луначарский, — а ведь встреча Пушкина и Волконской произошла в 1826 году. Многие пушкиноведы утверждали, что в это время Пушкин отрекся от своих прежних вольнолюбивых идей. В трактовке же Некрасова, несомненно, исторически верной, утверждается обратное: Пушкин остался верен своим идеалам и памяти своих друзей.

Воцарилось молчание, полное радостного возбуждения. Чувствуя, что восторженность, охватившая наркома, может остыть, Чуковский решил подогреть его интерес и после паузы обратил внимание на новую кипу листов:

— Я отыскал неизданное стихотворное обращение Некрасова к Достоевскому.

Луначарский взял в руки рукопись и стал читать:

Чуковский, проявляя блестящую эрудицию, стал комментировать:

— Эти стихи относятся к историческому эпизоду: Достоевский по возвращении из ссылки затеял издавать журнал «Время» и опубликовал в 1860 году программу этого журнала, суть которой, во-первых, независимость от литературных авторитетов при полном уважении к ним; во-вторых, обличение литературных странностей эпохи. Достоевский писал: «Мы не побоимся иногда немного „пораздразнить“ литературных гусей…» Именно эти положения программы и вызвали шуточное обращение Некрасова к Достоевскому.

— Конечно же, Корней Иванович, эти стихи важно опубликовать. Каждая строчка классиков требует внимательного и бережного отношения. Кроме того, перед нами яркий эпизод литературного процесса шестидесятых годов прошлого века. Такие факты бесценны для истории литературы.

Чуковский, радуясь похвалам и восторгам Луначарского, продолжал представлять и нахваливать свою действительно богатейшую сокровищницу:

— А на следующей странице продолжение этого стиха. Всего пятнадцать четверостиший. Вот видите, в них о Майкове, и о Полонском, и о Фете, и о Тургеневе…

— Достаточно было бы одного имени Достоевского, чтобы этот стих был важен и интересен. А знаете ли вы, Корней Иванович, эпизод с Достоевским у могилы Некрасова? Мне об этом Георгий Валентинович Плеханов рассказал. Достоевский над гробом Некрасова сделал усилие над собою и, несмотря на то, что ему не были близки творчество и позиции покойного поэта, вымолвил: «Он был не ниже Пушкина». Однако обступившая могилу толпа молодых людей закричала: «Выше, выше!» Достоевский поморщился и продолжал: «Не выше, но и не ниже Пушкина». Опять хор молодых голосов: «Выше, выше!»

Чуковский восторженно воскликнул:

— Я не знал об этом эпизоде! Он бесценен для истории литературных отношений минувшего века. Таких неизвестных еще науке фактов много. Например, в бумагах Панаевой я нашел некрасовскую эпиграмму «Социалист» на пушкиниста и критика Павла Васильевича Анненкова. Эпиграмма имеет в виду переписку и встречи русского критика с Марксом, а также известное радикальное высказывание Анненкова, который писал Марксу, что осуждает Францию за то, что она не пошла дальше Робеспьера. Некрасов осмеивает эту революционную позу Анненкова — человека умеренного, аккуратного и ни к каким горячим убеждениям не способного. В доселе неизвестной концовке эпиграммы Некрасов иронизировал над Анненковым: