Ферсман, ознакомившись с содержанием «Записки Шапиро», заметил президенту:

— Александр Петрович, я считал бы нужным возразить против обязанности академии изучить все народное хозяйство, ибо эта задача слишком широка, сложна и лежит вне прямых обязанностей академии. Распыление научных сил нельзя допускать, в этом Луначарский и его комиссариат правы. Однако в тяжелые моменты русской истории охрана того, что уже создано, должна превалировать над идеей нового строительства.

— Ну что же, Александр Евгеньевич, в этом духе и подготовьте ответ Луначарскому. Подчеркните, что мы считаем первоочередной необходимостью широкий подъем народного труда, продуманное использование народных богатств и бережное сохранение работников свободной научной мысли.

— Я постараюсь учесть все ваши соображения, Александр Петрович. Только свободная мысль интеллигента, избавленного от социальной несправедливости, может быть творческой и потому полезной народу. И нужно объяснить новой государственности, что в ее собственных интересах создание благоприятной обстановки для ученых.

На новом внеочередном собрании академии 20 февраля 1918 года был обсужден вопрос «О предложении Комиссариата по народному просвещению относительно мобилизации русской науки». В ходе прений академики подчеркнули, что деятельность академии тесно связана с благом России, что они почитают своим долгом изучать материальные и духовные богатства страны. В резолюции, принятой собранием, говорилось: «Академия всегда готова по требованию жизни и государства приняться за посильную научную и теоретическую разработку отдельных задач, выдвигаемых нуждами государственного строительства, являясь при этом организующим и привлекающим ученые силы страны центром».

Луначарский счел, что простое сохранение уже достигнутого в науке недостаточно даже при трудных обстоятельствах современной жизни. Однако все же высоко оценил готовность академии участвовать в разработке государственно-важных задач и в организации научных сил страны.

Так было положено начало сотрудничеству Российской академии наук и революционного правительства. Луначарский решил углубить и расширить контакты и командировал в Московское общество сельского хозяйства своего представителя. Последний посетил председателя этого общества Ивана Александровича Стебута и сказал ему:

— Академия наук дала свое принципиальное согласие работать в контакте с Наркомпросом. Хотелось бы надеяться, что общество сельского хозяйства также согласится на сотрудничество с советской властью и на выполнение работ, связанных с народно-хозяйственными задачами.

— Если работа будет вестись под руководством Академии наук, то наше общество не замедлит согласиться, — ответил Иван Александрович.

Как только представитель Наркомпроса ушел, Стебут сел писать письмо Ольденбургу. В письме он откровенно перепроверял информацию, полученную от представителя Наркомпроса, о контактах этого нового государственного учреждения с Академией наук.

Вскоре Стебут получил от Ольденбурга подтверждение, однако с тем существенным уточнением, отражающим позицию академии, которая «каждый раз сама будет решать, входить ли ей в рассмотрение данного дела, и сама будет определять формы и способы своего участия в работе».

Луначарский после первого успеха не оставил без внимания проблему углубления контактов с академией и уже 5 марта 1918 года написал письмо Карпинскому. В этом письме отмечалось, что для всякого значительного научного начинания вопрос об организационном центре является наиболее существенным, имея в виду прежние и вновь созданные комиссии академии. Стараясь соблюдать почти дипломатический такт, нарком пишет: «Академия в ходе своих работ уже сама близко подошла к границам народно-хозяйственной области, причем не всегда оставляла эти границы неперейденными». Луначарский никак не посягает на суверенность академии в постановке и решении научных задач и отдает должное этому «высшему в России представителю чистой теоретической науки». Однако он тут же подчеркивает, что академия сама взяла на себя почин и попыталась «установить живую связь между наукой, техникой и промышленностью». Поэтому сегодня особенно остро встает вопрос о необходимости разработки существенных для промышленности и экономики проблем. Все это свидетельствует о том, что «отдаленность области настоящих работ академии от задач экономического изучения России на деле меньше, чем это может показаться с первого взгляда». Заканчивает письмо Луначарский словами: «В тяжелой обстановке наших дней, быть может, только высокому авторитету Академии наук с ее традицией чистой независимости научности удалось бы, преодолев все трудности, сгруппировать вокруг этого большого научного дела ученые силы страны».

Карпинский в ответном письме Луначарскому подчеркнул роль академии в объединении научных сил и рассмотрел формы их возможного сотрудничества с новым государством. Учитывая дух времени и противопоставляя свой взгляд вульгаризаторам науки и революционным экстремистам, президент утверждает и отстаивает высокий статус интеллигенции и общенародную значимость ее труда, подчеркивает ложность понимания «труда квалифицированного как труда привилегированного, антидемократического», считает, что подобные представления вредны и ложатся «тяжелой гранью между массами и работниками мысли и науки».

Позже В. Маяковский будет бороться за правильное и достойное «место поэта в рабочем строю», доказывая: «мой труд всякому труду родственен». Сегодня об этом пишет ученый. Острота проблемы «интеллигенция и революция», борьба за достоинство интеллигенции и за ее народный статус чувствуются в письме президента академии.

Карпинский решительно утверждает, что пагубно отождествлять научную работу с барством, необходима борьба с этими представлениями и создание для русской науки нормальных условий существования. За этими словами президента стоит его возмущение уплотнениями, жилищными и бытовыми притеснениями. Президент академии решительно отвергает социальную практику конфискаций и обложений. В его письме возражения против повинностей, которые несправедливо возлагались на представителей науки борцами с «угнетателями» и иными ревнителями решительных революционных действий.

Луначарский с удивительной проницательностью строит стратегию взаимодействия революции и науки. Президент оказывается достойным партнером в отношениях с наркомом и на его дальновидную государственную дипломатию отвечает академической мудростью и социальной прозорливостью. И только после того, как нарком принципиально поставил вопрос об интересах научной интеллигенции, президент формулирует те мысли, которых от него ждали: «Чистая наука должна войти в тесное общение с техникой и прикладным знанием вообще… Это является истинным залогом настоящего, глубокого использования сил природы и сил человека для создания новой, улучшенной во всех отношениях жизни». Президент призывает бороться с уже произошедшими, по его мнению, утратами в преемственности традиций и потерями в культурных ценностях. Эти утраты он оценивает как «несчастье русской жизни». И снова можно подивиться прозорливости президента, который в преддверии разгула пролеткультовского нигилизма по отношению к классическим традициям предупреждает об опасности разрыва с предшествующей культурой.

Наркомпрос выказал себя как орган нового государства, нацеленный на организацию партнерского сотрудничества академии с государством. Президент понимал необходимость такого сотрудничества и стремился к конкретным решениям: «Долголетний опыт убеждает Академию в необходимости начинать с определенных реальных работ, расширяя их затем по мере выяснения дела». Эта формула позволяет академии, отвечая на важнейшие народно-хозяйственные нужды и выполняя социальный заказ государства, сохранять известную долю суверенитета в постановке и решении научных проблем.

Письмо Карпинского Луначарский получает в конце марта 1918 года. Он стремится закрепить деловые отношения новой власти с академией и едет в Москву, где теперь сосредоточены многие правительственные учреждения и куда переехал Ленин. По приезде в Москву он сразу же обращается к Свердлову с просьбой дать ему возможность выступить перед Центральным исполнительным комитетом, чтобы доложить о своем письме президенту Академии наук и его ответе на это письмо. Луначарский получает такую возможность и 11 апреля 1918 года выступает на заседании ВЦИКа. Там Луначарский зачитал основные положения этой важной переписки, доложил об убедительной финансовой смете, подготовленной академией. «Эта смета, — подчеркнул Луначарский, — может обеспечить задуманный Академией разворот научных работ, нацеленных на народно-хозяйственные нужды».