Первую еду неграм подают в десять часов; каждая порция состоит из шести унций риса, проса или маисовой муки, сваренных в воде; время от времени им добавляют к этому ежедневному рациону соль, сахар, соленые мясо или рыбу, но всегда в очень маленьких количествах. Каждый котелок содержит еду на шесть человек.

Нет ничего более грустного и одновременно любопытного, чем раздача завтрака. Незадолго до того момента, как пробьет десять часов, негры, сосредоточив свои жадные взгляды на окошке в поперечном ограждении, которое служит для подачи котелков с пищей, буквально перестают дышать; на палубе наступает полная тишина, можно было бы услышать даже звук падающего с дерева на землю листа. Эти несчастные, скорее в силу своей природной прожорливости, нежели от голода, забывают на мгновение и будущее рабство, которое их ожидает в далекой стране, и муки кандалов и цепей: сейчас им дадут еду! Только одна эта мысль занимает все их воображение и весь их ум.

Удар половой щетки о палубу говорит об окончании завтрака; после того, как все убрано и приведено в порядок, каждому рабу поручается какая-нибудь работа на весь день.

Одна из мер предосторожности требует максимально загрузить негров работой, чтобы отвлечь их мысли от бунта; одним поручается плести небольшие канаты для использования их на борту; другие перебирают и веют овощи и колосья, предназначенные для их ежедневной пищи; третьи скребут и чистят с помощью кирпича полки под ложной палубой, которые ночью им служат постелью.

Когда рабы заканчивают все тяжелые работы, переводчики разучивают с ними песни, немного нравоучительные и столь же поэтичные, рассказывают им красивые истории, цель которых внушить рабам, что их купили, чтобы освободить от злых хозяев, плохо с ними обращавшихся, и что, как только они прибудут в колонии, для них наступит радостная жизнь.

После подобных сказок, когда видно, что рабы слушают их уже с меньшим удовольствием, на палубе начинаются состязания в силе и жонглировании среди наиболее ловких матросов. Негры, не зная наши маленькие хитрости, постепенно признают, что мы намного превосходим их в физической силе.

Как только пробивают четыре часа, рабам выдают новую порцию еды, абсолютно похожей на утреннюю, которую они встречают с такой же неописуемой радостью. После еды, если стоит хорошая погода, негры часто танцуют, ибо для них нет более приятного занятия, чем танцы, хотя, разумеется, на первом месте у них стоит еда.

Хореографические экзерсисы африканцев абсолютно не похожи на наши европейские танцы. Негру в танце не нужны ни грация, ни специальные приемы; все, что ему нужно, это сила, гибкость и страсть, даже исступленный восторг.

Оркестр непременно состоит из пустых бутылочной тыквы или бамбука, на которых натянуты тонкие канаты, издающие звуки, или, например, там-тама. В то время, как эта дикая музыка, представляющая собой набор беспорядочных звуков, поднимается к небу, помощники оркестра выстраиваются в круг и что есть силы хлопают в ладоши, издавая при этом странные возгласы.

Наконец, негр и негритянка выходят из рядов зрителей и встают в центре круга лицом к лицу, причем так близко, что буквально касаются друг друга. И тут разворачивается целое действие.

Два танцора, сначала холодные и безучастные, стремящиеся только лишь продемонстрировать свою грацию, изображают какие-то непонятные кривляния, которые они сопровождают движениями головы, рук, плеч и преувеличенными гримасами; но это только прелюдия танца, подъем, если можно так выразиться, занавеса.

Вскоре, разогревшись от огня взглядов партнеров, они меняют темп. Теперь перед нами не человеческие существа, теперь они превратились в рычащих от избытка любви тигров! Описать их безудержное возбуждение, их безмолвную экзальтацию, их безобразно выспренние крики было бы для меня невозможным, как невозможность прикрыть наготу газовой накидкой.

Наконец запыхавшаяся, изможденная, выбившаяся из сил от возбуждения и усталости хореографическая пара заканчивает свое выступление тем, что обессиленные партнеры падают на палубу, а другие танцоры занимают их место в центре круга.

Перед тем, как солнце вот-вот скроется за горизонтом моря, раздается сигнал отбоя; остается только одна забота перед тем, как развести рабов на ночлег, а именно: тщательно обыскать их, чтобы увериться, что во время пребывания днем на палубе они не припрятали какую-нибудь вещь, с помощью которой можно было бы разбить кандалы.

С наступлением ночи, после приведения корабля в порядок, экипаж укрепляется за невысоким ограждением, приготовив под рукой на всякий случай оружие. Покончив с ужином, половина матросов заступает на вахту или на охрану корабля до полуночи, то есть до того момента, когда те матросы, которые уже успели отдохнуть, приходят их сменить и несут службу до четырех часов утра. В шесть часов утра вся команда уже в сборе на палубе, которую они не покидают до ночи, так как во время трудного путешествия по морям с рабами на борту, нет отдыха никому, пока сияет над горизонтом солнце».

«Прошло полтора месяца с того момента, как мы прибыли на остров Занзибар, и вот, наконец, „Дорис“ была полностью укомплектована грузом. Груз этот состоял из 250 негров: 100 из них прошли через таможню, а другие 150 рабов были доставлены на корабль тайно под покровом многих африканских ночей.

Здесь я должен привести единственное наблюдение, которое я сделал во время растянувшейся погрузки негров на борт нашего корабля. Я обратил внимание, что эти негры, хотя уже и так бывшие рабами на Занзибаре, выказывали отчаяние и невыразимый ужас, когда хозяева передавали их нам. Они обычно следовали за нами только после длительного прощания со своими друзьями, прерываемого стенаньями и рыданьями всех; можно было подумать, что их ведут на казнь.

И вот один раз то ли из-за моего располагающего вида, то ли из-за моего вежливого обхождения, а скорее всего, после предложенной араки мне удалось разговорить одного негра, ибо меня не оставляла мысль пролить свет на это необъяснимое отчаяние.

— По какой все же причине, — спросил я у него, — испытываешь ты такие страдания, расставаясь со своими друзьями? Неужели ты так любишь их, что разлука с ними представляется тебе столь ужасной?

— Хозяин, — ответил он мне, — я так печален, потому что знаю, что вы мне перережете горло.

— Ты сошел с ума? Кто мог тебе рассказать такую невероятную ложь? Да над тобой просто посмеялись!

— О! Я точно знаю, что это правда! — ответил печальный негр, качая головой и всем своим видом показывая недоверие к моим словам. — Мой хозяин Сиди-Али предупредил меня о судьбе, которая мне уготована.

— Подумай немного, несчастный, и ты поймешь, что мы не стали бы тратить столько денег на покупку рабов, если бы затем собирались убить вас. Какая же нам польза от такого варварского поступка?

— Пить нашу кровь! Сиди-Али рассказал мне, что это питье доставляет вам огромное наслаждение! О! Я хорошо знаю, что мне не спастись.

Я совершенно обессилел, пытаясь вразумить моего собеседника, но ничего не добился, а только зря потратил на него запасы моей араки и логики. Возвращаюсь к моему рассказу.

Наш корабль был полностью укомплектован грузом, и нам оставалось только поднять паруса.

В течение нескольких дней, прошедших после нашего счастливого отплытия из порта Занзибара, не произошло ни одного случая, достойного моего описания. Однако, хотя все вроде бы благоприятствовало нашему плаванью и давало нам уверенность в скором прибытии в Бурбон, беспокойство не оставляло нас: наши негры иногда выказывали непослушание, и это нас весьма тревожило.

Мы всячески старались придумать для них развлечения, быть с ними любезными, но африканцы, не обращая внимания на наши старания, принимали в нашем присутствии надменный вид, почти враждебный. Пренебрегая работами, которые мы поручали им, слушая с безучастным и рассеянным видом истории, рассказываемые переводчиками, не желая более предаваться танцам и отвечая дерзости на наши предложения рассмотреть их волосы или кандалы, наши негры, выведенные утром на палубу, весь день пребывали в апатии, оживляясь только, чтобы украдкой пошептаться друг с другом, но сразу стихали при нашем приближении.