Почему братья украли шхуну? Потому что они хотели иметь свой собственный корабль, как когда-то в юности? Возможно. Страстную любовь могут вызывать и вещи, а не только живые существа; а корабль для них был не просто вещью.

Пора начинать зарабатывать на жизнь. Шхуна курсирует вблизи островов Жильбер, но это британская территория, а английская полиция хорошо знает свое дело. «Пои» пристает к «нецивилизованному» острову Перу.

Здесь братья рассказывают новую историю о том, как они потеряли весь экипаж. Они просят дать им матросов; их просьба удовлетворяется при условии, что они завезут местных жителей на родной остров на обратном пути. Единственный европеец на Перу — коммерсант, который не дал себе труда разбираться в документах, предъявленных ему капитаном шхуны. Это был их первый успех.

Но братья Рорик пережили страшное волнение, их нервы натянуты до предела. Как только они оказываются в открытом море, они вымещают свое настроение на беднягах матросах ударами кнута.

На маленьком островке Апамама им наносит визит сам король, а затем два европейца: шотландский торговец и его помощник. Братьев хорошо принимают, заключается удачная торговая сделка.

Шхуна снимается с якоря (немного поспешно, так как пробегает неприятный шумок в порту), захватив с собой пассажиров, среди которых присутствует прекрасная креолка… оплачивающая проезд натурой.

Остановка на острове Пингела. Здесь происходит забавная история:

«На Пингеле, — пишет Александр-Леон, — я высадил пассажиров. Так как местный король и миссионеры предложили мне купить у них копры, то я пришвартовал корабль к торчащему из воды камню, закинув за него якорь. На палубе сновало много народу, и я наказал своему брату следить, чтобы у нас ничего не украли, пока я буду заключать сделку с королем».

Но кража все-таки произошла.

Тогда Александр-Леон поворачивается к королю:

«Я сказал ему, что оставляю его на борту шхуны как заложника, и пригрозил ему моим винчестером. Он немедленно отправил на берег миссионера, который вскоре вернулся с украденными вещами. Я принял извинения короля, и дело тем и закончилось. Правда, я потребовал прогнать с палубы всех набежавших сюда людей».

Но хорошая жизнь авантюристов уже заканчивалась. На Понапе их поджидала катастрофа: донос и неопровержимые улики.

Несмотря на очевидные улики, братья Рорик пытаются все отрицать. Единственное, что им удается, это скрыть их настоящее происхождение: они не хотят, и это прекрасно, чтобы их бесчестие легло пятном на их бельгийскую семью, на их мать. Они сказались уроженцами Трансвааля.

Сначала арестованных доставили в Манилу. Но украденная шхуна была «офранцужена», то есть выдавалась за французскую территорию, и они должны предстать перед французским военно-морским трибуналом, применявшим для расследования подобных дел международный морской кодекс. Они оказываются на скамье подсудимых в Сайгоне. Затем их переправляют в Тулон и, наконец, в Брест, где и должен состояться суд.

Здесь они перестают отрицать, что они — «братья Рорик», и признают факт подделки документов на шхуну. Но они решительно отвергают обвинения в убийствах. Братья предоставляют суду бортовой журнал, который теперь перед нами.

«Первая жертва: капитан Техахе. 4 января мы стояли на якоре с наветренной стороны пустынного острова. Господин Гибсон приказал экипажу заготовить дров. Техахе, который должен был сопровождать своих людей, взял с собой на берег револьвер „бульдог“, чтобы подстрелить нескольких птичек. Экипаж вернулся через пару часов, и мы возобновили наш путь. На следующий день в полдень я сверил наше расположение по карте. Я рассчитывал увидеть остров ночью. В восемь часов вечера Техахе уселся на крыше кормовой каюты и во весь голос начал кричать своим матросам, находившимся на носу корабля: „Туа, туа те атуа“, созывая их на корму для вечерней молитвы. До сих пор молитвы проходили на палубе. Этим вечером Техахе устроился на лестнице, ведущей в каюту. Я только что заступил на вахту. Мне пришлось прервать молитву и сказать Техахе, что это не очень любезно с его стороны так вести себя и орать во все горло рядом с кроватью моего брата, который тяжело болен. Я запретил ему впредь устраивать такой шум, разве что вдали от каюты. Господин Гибсон поддержал мои слова и признал вину Техахе.

Чуть позже я развернул корабль на некоторый угол правым бортом по ветру и остался один на палубе с двумя вахтенными матросами. Руль был поднят в десять вечера. Я сверился с показаниями лага и, боясь слишком близко подойти к земле, удвоил бдительность. Вести шхуну было очень легко. Корабль обладал способностью самому управлять своим движением, без человека, поворачивающего румпель в зависимости от натянутости парусов.

Я пошел на нос шхуны, откуда заметил землю на расстоянии примерно трех миль от нас. Я сразу вернулся назад, чтобы сверить координаты земли по компасу, и тут заметил, что человек у руля по имени Манеики спит глубоким сном. Я схватил швабру, которая свешивалась через борт рядом с отхожим местом, и стукнул ею матроса по лицу. Мгновенно проснувшись и подскочив от испуга, он убежал и почти тотчас же вернулся в сопровождении всего экипажа. По их внешнему виду я мог заключить, что они имели дурные намерения на мой счет, так как успели вооружиться стойками от тента. Я бросил руль, который только что взял из рук заснувшего человека, и, открыв иллюминатор каюты брата, схватил мой револьвер, который лежал в известном мне месте.

Я выстрелил в воздух, крикнув приближавшимся матросам:

— Eeha?

Они остановились перед кухней. В этот момент я увидел Техахе, поднимающегося на корму, перешагивая край крыши каюты. Он не сказал мне ни слова, находясь, безусловно, под впечатлением, произведенным на него нашей жесткой беседой по поводу его молитвы.

Он поговорил со своими людьми несколько секунд; я мог только уловить слова „папа, поупоу“. Повернувшись ко мне, он поднял руку и нацелил на меня свой револьвер. Пуля пролетела мимо, я отчетливо услышал щелчок спускового курка. Я поспешил на крышу кормовой каюты, стараясь по возможности быстрее сдвинуть крышку верхнего люка, когда мой противник, спохватившись, ударил меня по руке, в которой я держал револьвер, что явилось причиной второго выстрела, к счастью, никого не задевшего.

Я прокричал внутрь каюты через люк:

— Gibson, come on deck! There is mutiny on board! (Гибсон, скорей на палубу! Бунт на корабле!)

Не успел я произнести эти слова, как услышал новый щелчок взвода курка „бульдога“, направленного Техахе в мою сторону. Чтобы напугать его и заставить отказаться от своего намерения, я нацелил на туземца мой револьвер, готовый выстрелить в любую секунду, и прокричал:

— Stop that game or I’ll shoot you! (Прекрати эти игры, иначе я убью тебя!)

Он бросил свой пистолет мне в голову. Я вовремя пригнулся, и оружие упало на вахтенную скамью. Матросы убежали и скрылись в трюме, а Техахе перемахнул через борт как раз в тот момент, когда на палубе появился Гибсон».

«Вторая жертва: Гибсон. Я бросился к рулю, чтобы повернуть корабль до конца вправо, подставив его ветру, и попытаться выловить Техахе из воды. Господин Гибсон спросил меня, что произошло. Я в двух словах рассказал ему о нападении Техахе, и все, что он мне ответил, было:

— The bloody fool! (Проклятый мерзавец!)

Он поднялся на ют, чтобы попытаться увидеть в море Техахе. Корабль разворачивался другим бортом без изменения положения парусов. Так как тали, удерживающие тросы и канаты парусов грот-мачты, были закреплены на левом борту, то все эти паруса перекосились. Я побежал на левый борт ослабить натяжение канатов. Гибсон прокричал мне:

— That’s right, that’s right! (Все нормально, все нормально!)

Но внезапно один из стропов, удерживавших паруса грот-мачты, порвался, паруса вместе со своим бом-реем рванулись со страшной силой, вырвав на мгновение из моих рук канат, который мне удалось все-таки снова кое-как закрепить. Бедняга Гибсон получил сильный удар бом-реем. Его выбросило в море на расстояние несколько метров от корабля, и он исчез под водой так быстро, что я даже не услышал никакого крика. Я подбежал к защитному заслону, надеясь успеть помочь ему, но он больше не появился над водой.