Когда корабль прибывает в порт, где должна проходить продажа рабов, негров быстро приводят в чувство, после чего на борт корабля поднимаются агенты, которые покупают партию рабов для третьих лиц, или же негров отводят на публичную площадь и там выставляют на продажу с молотка, как скотину. Покупатели их разглядывают со всех сторон, щупают и торгуются.

Сколько новых мучений, сколько тяжелой работы обрушивается на этих несчастных негров, как только они попадают в новые руки! Почти два года уходит у них на акклиматизацию в другой части света, в течение которых треть рабов умирает. Их не убивают, потому что за них заплачено золотом, но их бичуют и избивают, после чего несчастные негры все-таки выздоравливают и снова принимаются за изнурительную работу. Рабов не оставляют жить вместе со своими родственниками, потому что вид страданий близких мог бы возбудить в них бунтарские мысли. Когда негр выбирает себе подругу, то ее вырывают из его рук, потому что она носит в своем чреве ребенка, который стоит золота».

Мы только что видели, как добывали рабов на западном берегу в странах черной Африки. Но Гарнерей показывает нам, что вожди восточного побережья применяли и другие способы, чтобы достать тот же «товар»:

«Ничто нас более не удерживало в Оиве, и на следующее утро мы должны были поднять паруса, когда офицер гвардии навестил господина Лиара и предложил ему великолепный товар, то есть партию чернокожих, так нужных ему.

— Не знаю, — обратился ко мне капитан, так как именно в этот момент я оказался поблизости, — должен ли я следовать за этим интриганом. Я не удивлюсь, если он заведет меня в ловушку! Однако, с другой стороны, если моя подозрительность приведет к тому, что я упущу выгодное дело…

— Капитан, если вы опасаетесь чего-либо, не хотите ли, чтобы я сопровождал вас?

— Я с благодарностью принимаю ваше предложение, мой дорогой Гарнерей. Отправляемся сейчас же.

Гвардейский офицер долго водил нас по узким тропинкам между живыми изгородями, земляными насыпями и кокосовыми пальмами, пока наконец не остановился перед обширным загоном, в котором свободно бегали несколько здоровенных догов.

— Входите и ничего не бойтесь, — сказал он, проходя первым в загон. — Эти собаки не нападут на вас, пока я рядом. Вот если бы вы были одни, то все было бы иначе… они бы вас разорвали на части больше из желания выслужиться, чем ради удовольствия.

— При условии, что мы позволим им это сделать, сеньор, — ответил я ему, — так как я и мой капитан, имеем при себе по паре великолепных заряженных пистолетов и по достаточно острому кинжалу, так что есть вероятность, что собакам не удастся попробовать наше нежное мясо.

— А! Вы имеете при себе оружие! — вскричал португалец. — Но знаете ли вы, господа, что вы нарушаете правила, установленные полицией?

— Достаточно пустых слов, — сухо прервал его капитан. — Посмотрим сначала товар.

Мне показалось, и я до сих пор не знаю, были ли мое впечатление верно, что гвардейский офицер, узнав, что мы готовы в случае чего защищаться, не выказывал более такого усердия, как накануне, заставляя нас идти на базар, где господина Лиара ожидал его товар. Как бы то ни было, после непродолжительного колебания он направился к полуразрушенной соломенной хижине, которая находилась в дальнем углу загона, с трудом открыл что-то вроде ставней, державшихся до этого запертыми с помощью тонких жердей; это был единственный вход в это жалкое, изолированное от всего мира жилище. Офицер повернулся к нам и пригласил нас проследовать за ним внутрь хижины.

Перешагнув через порог убогого жилища, мы на какое-то время остановились, не в силах различить окружавшие нас предметы; наконец наши глаза немного привыкли к густому мраку, царившему в этой мерзкой клоаке, и мы обнаружили, что находимся в окружении дюжины красивых африканок, самой младшей из которых можно было дать тринадцать лет, а самой старшей — восемнадцать. Все эти рабыни кормили грудью или качали на руках детей, которые при виде нас принялись кричать, как сущие дьяволята.

Ничто не могло быть печальнее того зрелища, которое предстало перед нашими глазами: весь пол был покрыт рваным тряпьем и старыми подстилками из тростника, на которых сидели на корточках или лежали юные африканки, вся одежда несчастных женщин состояла из нищенских лохмотьев, с трудом прикрывавших, как образно выражаются испанцы, их стыд.

Что касается хозяйской утвари, то она была более, чем скромной; на полу мы различили в полумраке большой котел, несколько блюд, кокосовые чашки и дюжину бутылочных тыкв.

Стена в глубине хижины была полностью прикрыта большим соломенным ковром.

Наш приход и присутствие гвардейского офицера произвели, как мне показалось, тяжкое впечатление на юных африканок: они немедленно поднялись с пола, неуклюже приветствовали его и выстроились перед ним прямые, неподвижные, с опущенными глазами.

Что до господина Лиара, то он, преследуемый навязчивой идеей заключить выгодную сделку, сосредоточил свое внимание только на рабынях; он их рассматривал одну за другой со всех сторон, как конский барышник рассматривает лошадей.

— Признаю, что эти женщины достаточно здоровы, — проговорил он наконец, обращаясь к офицеру, стоявшему, сжав губы и с безразличным рассеянным взглядом, и, казалось, делавшему вид, что его мало интересует сделка, которую он собирался заключить с моим капитаном. — Они достаточно здоровы, но что, как вы думаете, я буду делать всего лишь с двенадцатью особями? Кроме того, заметьте, что, погрузив их на корабль сейчас, то есть когда мне еще надо пополнить свой груз, риск подвергнуть их жизни опасности во время длительной перевозки больше, чем если бы я сразу взял курс на Бурбон. Тем не менее, если вы уступите мне рабынь по низкой цене, то, возможно, я соглашусь избавить вас от них.

При этом предложении, высказанном капитаном Лиаром на языке, а точнее, на местном наречии, смешанном с итальянским, португальским, арабским языками и понятным всему населению побережий Индийских островов, я заметил, что африканки, вовсе не напуганные мыслью о новом рабстве, которое их ожидает, устремили на господина Лиара свои взгляды, в которых ясно читалась радость и надежда, пробудившаяся в них от его предложения.

— Эти женщины не продаются, господин капитан, — холодно ответил гвардейский офицер.

— Ба! Так как я вижу, что все эти женщины имеют детей, то, вероятно, вы заставили меня придти сюда, чтобы предложить мне их мужей?

— Их мужей! — повторил со смехом португалец. — Я их продал не так давно последнему работорговцу, который посетил Оиву.

— Но тогда, зачем вы оторвали меня от дел и заставили придти сюда? — вскричал капитан, начинавший терять терпение, тем более, что он уже не раз, как я говорил, становился жертвой мистификаций посредников.

— Чтобы вы посмотрели, не смогут ли некоторые дети этих африканок подойти вам. Среди них найдутся трое или четверо, которые уже достаточно взрослые, чтобы погрузить их на корабль.

— Не стоило отвлекать меня от дел ради такой малости! Но так как я все равно уже здесь, то давайте посмотрим этих крошек.

Пока господин Лиар занимался изучением нового „товара“, я оглядывал жалкое помещение, и вдруг мне послышались тихие голоса, раздававшиеся из-за соломенного ковра, скрывавшего, читатель должен это помнить, стену в глубине хижины.

Слабо веря в лояльность офицера гвардии и ожидая возможное предательство с его стороны, я тихонько приподнял край плетеного ковра, откуда доносились приглушенные голоса. Моим глазам предстали пять или шесть португальцев, одетых в лохмотья и вооруженных ножами, которые сидели на корточках на полу и, устремив взгляды в нашем направлении, тихо беседовали между собой. Это открытие, понятно, еще больше усилило мои подозрения.

Я сделал несколько шагов в сторону офицера.

— Сеньор, — обратился я к нему, засунув руку в карман моих широких брюк и делая вид, что нащупываю оружие, — не будете ли вы столь любезны отослать этих крикунов, которые находятся в соседнем помещении и болтовня которых странно действует мне на нервы?