— Госпожа, — спросил индус, — что вы думаете делать?

— Отомстить за себя! — ответила Джелла.

— Каким образом?

— Еще не знаю как, но клянусь тебе, что месть будет ужасной и достойной оскорбления!

— Госпожа поручит исполнить месть мне?

— Тебе?

— Вы же знаете, для вас Согор готов на все!

— Знаю, но что ты можешь сделать?

— Я могу убить! По одному вашему знаку я могу влить в жилы Джорджа Малькольма яд, убивающий через год и заставляющий переносить страшные страдания! Может быть, лучше удушить его сегодня ночью? Я готов! Мой аркан задушит его!

Принцесса, посмотрев на Согора, приподняла плечи.

— Запрещаю тебе и думать о Джордже Малькольме, — прошептала она. — Для тебя среди всех англичан этот должен быть священным. Помни это!

На лице индуса появилось выражение удивления.

— Как? — прошептал он. — Вы хотите, чтобы он жил?

— Да, я хочу, чтобы он жил, страдая! Чтобы он жил, видя, как все, кого он любит, умирают, как гибнут все его надежды! Я хочу истоптать ногами слишком гордое сердце, отторгнувшее мою любовь! Хочу, наконец, чтобы он долго призывал смерть, и убью его сама, сказав за что убиваю! Понимаешь ли теперь мою месть, Согор, и не находишь ли ее лучше своей?

Индус распростерся перед принцессой, глаза которой мрачно блестели непримиримой ненавистью.

— Госпожа, — пробормотал он, — вы велики! Я обожаю в вас дочь Шивы и Бовани — богини ненависти.

— Тамерлиды — сыновья богов, — возразила принцесса с гордостью, — а я — дочь тамерлидов.

Помнят ли наши читатели разговор между Джоном Малькольмом и Джорджем на другой день после приезда сына в Бенарес? Напомним его читателям.

Джордж спрашивал отца о таинственной цели его жизни, умолял, чтобы он принял его в помощники, как тот обещал ему в своих письмах. Судья просил у сына отсрочки на месяц, говоря, что по истечении этого срока не станет от него ничего скрывать.

Прошли три недели с этого времени. Джордж с нетерпением считал дни и призывал час, когда ему можно будет, наконец, разделить с отцом опасности предприятия и славу успеха.

Джон Малькольм стал еще деятельнее, его сыновья и воспитанницы поражались тому, как хватало сил этому человеку, столь преклонных лет, вести насыщенную ежедневным трудом почти без отдыха жизнь.

С самого раннего утра Джон Малькольм садился верхом на лошадь и без сопровождения даже лакея покидал усадьбу в неизвестном направлении. Джордж, попросивший один раз сопровождать его, получил категорический отказ.

Обычно он возвращался к ужину. Пыль, покрывавшая лошадь, свидетельствовала о большом расстоянии, которое преодолевал вместе с нею всадник. Час или два Джон Малькольм разговаривал с сыновьями. Выражение внутренней радости сверкало на его одухотворенном лице. Затем, удалившись к себе, он приводил в порядок заметки, привезенные им из поездки, и лампа его горела часто до самого рассвета. Нередко лакей замечал, что постель хозяина не была даже примята. Он выразил свое удивление Джорджу, который не замедлил передать его отцу.

— Батюшка, — сказал сын судье, — вы целые ночи проводите за работой?

— Не буду отрицать, но это необходимо.

— Вы совсем не спите!

— Немного сплю. Но у меня нет времени!

— Это приводит меня в отчаяние, батюшка!

— Почему же?

— Хотя у вас и стальная воля, вы все–таки человек! Продолжая вести такую жизнь, вы убьете себя!

— Если я буду продолжать жить таким образом, то умру, совершенно согласен с тобой.

— Как?

— Успокойся, милое дитя, успокойся. Такая жизнь скоро кончится.

— Это правда, батюшка?

— О! Абсолютная правда! Нить Ариадны, которая ведет меня среди мрака, не вырвется теперь из моих рук… Через неделю для меня настанет отдых, не полный, конечно, не праздность, но больше не будет переутомления, потому что ты удвоишь наши силы, разделив мои мысли, тайны и труды… Посмотри на меня: надежда и уверенность в успехе поддерживают, и я не чувствую ни духовного, ни телесного утомления!

Старик говорил правду. Нечеловеческие труды не оставили на нем даже следа. Каким Джордж видел своего отца в день приезда, таков он был и теперь. Та же гибкость в походке, та же твердость в чертах лица, тот же блеск в глазах, та же откровенная улыбка.

Молодой человек, совершенно успокоившись и отогнав от себя мимолетный страх, стал думать о Марии Бюртель, овладевшей всем его существом.

Джордж и Мария были теперь женихом и невестой, подобно Эве и Эдварду. Они знали, что должны принадлежать друг другу, твердо веря, что ничто в мире не может разъединить их, стать между ними. Они ощущали силу отцовского благословения, не боялись людей, не боялись невзгод и твердо шли к счастливому будущему, полные непоколебимой уверенности во взаимной привязанности.

Джордж и Мария любили друг друга! Это говорит о многом. Джорджу стоило только задуматься, как перед ним представал образ Марии. Стоило Марии закрыть глаза — и она видела своего жениха.

Все было настолько безоблачным, что следовало ожидать грозы.

Однажды вечером Джон Малькольм, уезжавший с утра, вернулся к ужину. Он быстро прошел к себе в кабинет для того, чтобы сменить одежду и вернуться к детям. Множество писем на имя Джона Малькольма лежало возле его прибора. Два из них отличались атласной бумагой и толщиной и были запечатанны красным сургучом. На одной из печатей красовался герб Англии. На другой было изображение индийского божества.

Джон Малькольм, пробежав глазами адреса, положил письма на стол, не распечатав ни одного из них, и воскликнул со смехом:

— Отложим серьезные дела в сторону! Проделав сегодня верхом двадцать миль, я вполне заслужил двухчасовой отдых!

Мария наполнила хересом стакан из богемского хрусталя.

— Выпейте вина, милый батюшка! — сказала она с ангельской улыбкой, подавая стакан сэру Джону.

— Благодарю, милое дитя, — ответил судья. Выпив вино, он прибавил, целуя молодую девушку. — Отцовский поцелуй ангела заставляет забыть усталость, жажду, голод!

— Батюшка, — спросил Джордж, — неужели вы действительно сегодня проскакали двадцать миль?

— Не меньше, друг мой.

— По ведь вы рискуете здоровьем!

— Ты же видишь, все как раз наоборот. Я здоров, как никогда.

— Потому что вы скорее счастливы, чем благоразумны! Но все это плохо кончится!

— Ну, ну! не брани своего отца! Главные труды закончены! Я завершил посев, и час жатвы приближается!

— Что, конечно же, не помешает вам завтра продолжать жизнь, которую можно назвать самоубийством!

— Вот в этом ты глубоко ошибаешься…

— Почему?

— Завтра я отдыхаю.

— Отдыхаете? — прошептал Джордж с комическим удивлением.

— Да… да… да… — ответил, смеясь, Джон Малькольм, — да, сто раз да, завтра я отдыхаю!

— Хотел бы не сомневаться, но что–то верится с трудом!

— Напрасно.

— Так вы почувствовали, наверное, упадок сил?

— Нет, но сегодня я сделал открытие, постоянно ускользавшее от меня. С этого часа я буду работать у себя в кабинете и надеюсь, что скоро добьюсь блестящих результатов.

— Ах, батюшка! — вскричал обрадованный Джордж, — какая приятная новость. Наконец–то вы окажетесь среди нас. Нам больше не придется жить в доме, в котором хозяин постоянно отсутствует.

Джордж выразил общую мысль, поэтому благодаря приятной новости обед был весел и очень оживлен.

Когда подали десерт и слуги удалились из комнат, поставив на стол портвейн и другие вина, судья начал распечатывать письма одно за другим. По–видимому, они были малоинтересны для него, потому что, пробегая их глазами, он бросал прочитанное на пол. Скоро из всех писем осталось только два, о которых мы уже упоминали.

Джон Малькольм разорвал конверт одного из них и прочел с большим вниманием.

— Милые дети, — затем сказал он, обращаясь к молодым девушкам, — вот здесь кое–что касается и вас, я вполне уверен, что новость, полученная мной, заставит ваши сердца забиться от радости!