Он говорил торжественно отчасти,
Когда же замолчал, его лицо
Чуть оживилось, взгляд был столь спокойный,
Что на мгновенье потерялись в нём
Воспоминанья, и простой рассказ
Из памяти исчез, как звук забытый.
Затем недолго о вещах обычных
Вели беседу мы, и показалась
Она мне скучной. В этом недовольстве
Я думал о бедняжке, как о близкой
Мне женщине. Старик же повторял
Её простой рассказ с такою силой,
С таким живым лицом, с горящим взором,
Что всё это, казалось, наяву
Происходило, — я чуть-чуть забылся,
И сильный холод ощутил в крови.
Поднявшись, я тенистую прохладу
Покинул, и на солнце постоял,
Чтобы испить тепло его лучей.
Но быстро на спокойные руины
Взглянувши, я вернулся, старика
Прося рассказ продолжить.
Он ответил:
То слабостям потворство, мой рассказ
Упрёком стал бы, были б мы мужами,
Кому нужны для болтовни пустой
Страданья мёртвых, чтобы ощутить
Усладу преходящую, её
Забыв тотчас, коль в ней немного пользы.
Но мы-то знаем, что в печальных мыслях
Найдём всегда мы склонность к верной дружбе,
К достоинству; иначе бы я был
Лишь праздным фантазёром. Это повесть
О бедах, что не запечатлены,
О муках молчаливых, что едва
Приняли некий вид, но к сильным чувствам
Подходят плохо — мало очевидны
Тем, кто не мыслит. Но желанье Ваше
Исполню.
Я ведь мог уехать с ними,
Кому сей дом до злополучных лет
Приютом был блаженным, то был шанс
Отправиться в далёкую страну
[149];
Я рад был к тем воротам подойти
По зелени тропинки, вновь смотря
На эти вязы. Отдыхал недолго —
Приветствуя с восторгами мой путь
По той земле. Потом в их дверь стучал;
Когда ж входил с приветствием обычным,
То Маргарет смотрела на меня
Недолго, и безмолвно отвернувшись,
На стул садилась, и рыдала горько.
И я не знал, что делать, как мне с ней
Поговорить. Бедняжка! Наконец
Она вставала, — а затем, о сэр,
Я не могу сказать, как назвала
Она меня, со страстью, с тяжким горем,
Беспомощно, и взгляд её цеплялся,
Казалось, за меня. Она спросила
О муже, не встречал ли я его.
Мне сердце сжали страх и удивленье,
Язык немел, тогда она сказала,
Что он исчез два месяца назад.
Ушёл из дома — лишь два дня ужасных
Прошли, на третий день она с рассветом,
В укрытии нашла кошель со златом
[150],
«Как я дрожала, увидав его», —
Мне Маргарет сказала, — «это муж
Его оставил. В тот же самый день
Пришёл один из странников, сказав,
Что муж солдатом стал, и что с отрядом
К земле далёкой двигается он.
Бедняга, ну какое бессердечье
Со мной не попрощаться, он боялся,
Что я с детьми последую за ним,
И погружусь в нужду солдатской жизни».
Рассказывала Маргарет, рыдая,
Когда ж она закончила, не смог
Её утешить я, и был бы рад
Найти слова надежды — подбодрить
Обоих нас. Мы долго так молчали,
Пока светлей не стали наши мысли,
И взгляд её не вспыхнул, словно он
Сверкал сквозь слёзы радости. Затем
Мы разошлись. Весной то было ранней;
Её в саду оставил я, и помню
Как на меня она через забор
Смотрела, лишь по тропке я пошёл,
И как послала мне благословенье
Столь весело, и в голосе её
Услышал я уверенность и счастье.
Бродил я средь холмов и средь долин,
С тяжёлой ношей, в холод и в жару,
В густых лесах и в пустошах обширных,
В тени, на солнце, под дождём и в сушь,
Счастливый и унылый от всего.
В пути меня ветра сопровождали,
«Спешащие ручьи», деревьев шёпот,
И музыка шагов моих печальных,
И мысли быстротечные, что вмиг
Исчезли. Я прошёл опять сей путь
К закату лета, на полях пшеница
Уже желтела, скошенные травы
Вновь проросли, покрыв луга зелёным
Ковром нежнейшим. Но открыв ту дверь,
Я не увидел Маргарет. В тени,
Где мы сидим, я ждал её прихода.
Смотрелся дом её совсем как прежде,
Был радостным, однако появилась
Небрежность в нём — подумал я тогда:
Там жимолость теснилась у двери,
Со стен свисая тяжкою гирляндой,
Очиток жалкий кольца завивал
На край окна, и рос он как сорняк
Напротив низких стёкол. Повернувшись,
Я в сад её прошёл. Он изменился.
Пустой вьюнок бубенчики свои
Везде раскинул, и большой гирляндой
Раскрывшиеся розы со стены
Тянул к земле. Пучками проросли
Армерии, ромашки, маргаритки,
Тимьян, что растянулись на тропинки,
Украсив их.
Я час провёл впустую.
Затем назад тревожно повернул,
И рядом с дверью встретил незнакомца:
Предположив, кого я здесь ищу,
Сказал он, что она придёт нескоро.
На западе горел закат, и я
Ждал с нетерпеньем скорбным. Изнутри
Я слышал скорбный глас её младенца.
Прекрасно, но пустынно было здесь,
Я долго безутешным оставался;
Смотрел вокруг на угловые камни,
Что ране не заметил я, у двери
На них краснели выцветшие пятна
С клочками шерсти, словно приходили
С общинных пастбищ овцы, и себе
Искали пищу даже на пороге.
Домашние часы пробили восемь:
Тут повернувшись, я её увидел.
Худое, измождённое лицо.
Дверь отперев, она произнесла:
Мне жаль, что Вы так долго ожидали,
Поистине, хожу я нынче долго,
А иногда — к позору моему —
Молюсь, чтобы обратно мне вернуться».
Пока она на ужин накрывала,
Сказала мне, что старшего ребёнка
Она лишилась: мальчиком-прислугой
Он стал в приходе, — «чувствую, у Вас
Есть повод так смотреть. Да, я сегодня
Уж очень далеко ушла от дома,
Я много дней вот так брожу, пытаясь
Найти лишь то, что не могу найти.
Вот так впустую трачу я часы,
Зло принося себе, и своему
Младенцу беззащитному — в рыданьях
Я засыпаю, просыпаясь, плачу.
Как будто тело у меня другое,
Не как у всех, и мне не умереть.
Теперь же на душе легко, и я
Полна надежды, — так она сказала, —
Что Небеса терпенье мне дадут
Перенести несчастья».
Были б в горе
И Вы, её увидев. Сэр, я знаю,
Рассказ сей в душу мне запал. Боюсь,
Он скучен, только сердцем я цепляюсь
К бедняжке. Ведь она как будто рядом,
Я чувствую и нрав её, и взгляд,
Присутствие её, и ощущаю
Всё совершенство Маргарет, как часто
Меня экстаз мгновенный наполняет,
Что думаю я только об одном,
Ложиться спать от горя, или снова
Нести свой груз, ведь каждый человек
Для жизни человеческой рождён,
И должен пробудиться, наблюдая
Её страданья. Сэр, Вы б огорчились,
Увидев, как у ней повисли веки,
И как она глаза не поднимала,
Смотря всё время мимо. Низкий голос.
В её движеньях, хлопотах по дому,
Спокойная небрежность появилась, —
Так разум называет праздный вид.
И всё-таки она опять вздыхала,
Хоть не дрожала грудь её, и сердце
Не билось сильно. Молча у огня
Сидели мы, но я услышал вдохи —
Откуда же они тогда явились.
Я посох взял, поцеловал младенца,
Опять увидел слёзы, и ушёл,
Ей пожелав надежду с утешеньем:
О, как она меня благодарила,
Но вряд ли за надежду.
Вновь пришёл я
К ней по тропинке этой, прежде чем
На солнечном пригорке первоцвет
Весны начало записал в анналы.
Была печальна Маргарет — от мужа
Известий никаких. Она не знала,
Он жив, иль мёртв. Она казалась мне
Такой же, только хижина её
Неряшливо смотрелась: пол был мокрый,
Но и не мытый, а её очаг
Был без удобства…
И окна были в копоти, а книги,
Что ранее стояли против них
В достаточном количестве, теперь,
Разбросанные, здесь и там лежали
С раскрытыми страницами, упав
С привычных полок. А её дитя
От матери взяло привычку к горю,
Вздыхая средь игрушек. Снова я
Садовую калитку рассмотрел —
Всё та же бедность, то же запустенье.
Я видел, как тверда в саду земля
С травой иссохшей, с морем сорняков:
И чёрная невспаханная почва
Без зимних трав. Растенья и цветы,
Казалось, все изгрызены, и в землю
Затоптаны ногами. Та солома,
Что обвивала ране нежный ствол
У яблони младой, лежит у корня;
Кору лениво овцы обглодали.
И Маргарет с младенцем на руках,
Увидев, как на дерево смотрю я,
Сказала: «Я боюсь, оно засохнет,
До возвращенья Роберта». Мы к дому
Вернулись вместе; может, есть надежда,
Она всё вопрошала. Для него,
Для маленького мальчика, а ей
И жить уже не хочется от горя.
Но всё же я увидел ткацкий стан
На том же месте, и на том гвозде
Висел камзол воскресный, тот же посох
Стоял за дверью скромно. Но когда
Я к ней пришёл в осеннее ненастье —
Услышал, что малыш её скончался,
Она теперь одна. Я помню, как
Мы шли по грязной тропке, может милю,
Когда деревья голые сочились
Туманной влагой; и любое сердце
Хотело бы услышать, как она
Меня просила, чтобы с малышом
Я говорил, где б ни был. Мы расстались
Тогда навечно; так как много зим
И вёсен я бродил, пока сюда
Я не вернулся.
Пять тяжёлых лет
Она жила в своём вдовстве тревожном —
Жена, вдова. Всё это ей терзало
Больную душу. Слышал я, мой друг,
Что здесь, в беседке сломанной, она
Могла сидеть, в субботу отдыхая, —
Там где поганка выросла лениво, —
Когда ж собака мимо пробегала,
Она вставала тенью. На скамье
Она сидела долго, и всегда
Глядела вдаль, и погружалась в грёзы,
Что заставляли сердце часто биться.
А ныне дёрн растёт на той дорожке,
Где летом каждый день она ходила
Туда, сюда, и опоясав лён
Вкруг талии, нить длинную пряла
[151],
Идя обратно. Но когда мужчина
Там проходил, в мундир одетый красный
[152],
Иль нищий искалеченный моряк,
То сын её, крутящий колесо,
Работу прекращал, она же снова
Дрожащим голосом вопросы задавала,
О мужниной судьбе; когда ж они
Утешить не могли её, на сердце
Ей становилось грустно. У ворот,
Что преграждали путникам дорогу,
Она могла стоять, и если б к ней
Явился всадник, то, подняв задвижку,
Она бы, в нём сочувствие найдя,
Могла бы свой вопрос задать печальный
В который раз.
А хижина её
Всё время разрушалась — нет того,
Кто при морозце первом затыкал
Все щели, покрывая крышу свежей
Соломой. Так она жила всю зиму
Беспечно до тех пор, пока весь дом,
Забот лишённый, от дождя и снега
Не отсырел; и по ночам от влаги
Она хладела вся, а в бурный день
Её лохмотья ветер раздувал
У очага зажжённого. И всё же
Она любила свой несчастный дом,
И не ушла бы ради всех миров:
Ведь только эта длинная дорога,
И грубая скамья дают надежду,
Что мучит сердце ей. И здесь, мой друг,
Она болела, здесь и умерла.
Последний обитатель сих развалин,
Старик, замолк. Он видел, как поднялся
Я с той скамьи, от слабости шатаясь,
И не имея сил благодарить
Его за повесть, полную печали.
Я наклонился над калиткой сада,
И в мыслях вновь те муки проследил:
Но успокоясь, с братскою любовью
Благословил я Маргарет, скорбя,
И наконец-то к дому возвратился,
Следя за тем, как скрытый дух людей,
Среди забвений, свойственных Природе,
Среди цветов, деревьев и травы
Способен всё же горю сострадать.
Старик, увидев это всё, промолвил:
«Мой друг, зачем печалиться о ней,
Ведь мудрость жизни говорит, довольно:
И потому Вы радуйтесь, и долго
Не изучайте всё недобрым взглядом —
Она в земле спокойно спит. Мир ей!
Я помню эти пышные места,
Те травы, и шиповник на стене,
Дождём посеребрённый и туманом.
Когда я здесь прошёл, во мне возник
Тот прежний образ тишины беззвучной,
Спокойной, неподвижной и прекрасной
Средь горьких мыслей, что во мне взрастали,
Лишь мы отдались горю и унынью
От этих страшных бед. Но наша скорбь
Являет смерть нам так, как если б стала
Она пустой мечтой — но жить не сможет
Там, где раздумий нет. Я возвратился,
И в радости по тропке шёл своей».
Он смолк. Склонялось солнце всё сильнее,
И мягкое сияние на нас
Упало сквозь деревья, где сидели
Мы на скамье приземистой, в душе
Предчувствуя сей сладкий час. Средь вязов
Рулады выводила коноплянка,
И эти песни, и другие трели
Собою наполняли лёгкий воздух.
Старик поднялся, взял свой груз тяжёлый;
Тогда мы, бросив вместе взгляд прощальный
На эти стены, вышли из тени,
И прежде, чем сверкнули в небе звёзды,
Для отдыха нашли себе подворье.
