Я скривилась, вспомнив — или вспомнив, что не помню.

— Так что Трент знает, что я твой отец, но не знает, почему. — Таката с высоким стаканом молока в руке выпрямился на стуле, случайно задел длинной ногой ножку стола на моей стороне и тут же ее отдернул. — И это не его дело! — закончил он слишком решительно.

Я больше не могла есть тост, положила его на тарелку. Опустив глаза, я собралась с духом и спросила еле слышно:

— А почему?

— Спасибо, — шепотом отозвался Таката.

Я посмотрела — у него стояли слезы в глазах, но он улыбался. Поставив стакан на стол, он посмотрел в окно, где становилось светлее.

— Твой отец и я познакомились с твоей мамой в университете.

Я это уже слышала, только не знала, что тот, второй — это был Таката.

— Она говорила, что встретила моего отца, когда записалась на курс по лей-линиям, где ей нечего было делать. Она хотела познакомиться с потрясающе красивым колдуном, который сидел перед нею, а взамен того влюбилась в его лучшего друга.

Он улыбнулся шире, показывая зубы.

— Хотел бы я знать, кого из нас она считала потрясающе красивым колдуном.

Я в замешательстве придвинула тарелку супа к себе поближе.

— Но мой папа — в смысле, Монти, — он же был человеком.

Таката покивал.

— В те времена предрассудков было куда больше. Даже не больше — просто никто не боялся их показывать. И чтобы не быть предметом лишних пересудов, он всем говорил, что он колдун. До встречи с твоей мамой он просто пасся у меня в шкафу, чтобы пахнуть как надо.

Я задумалась на минуту и снова стала есть.

— Я просто не знаю, — наполнял всю кухню его приятный голос, звучащий как раз как надо, — как мы с твоим отцом не поубивали друг друга. Мы оба любили твою маму, а она любила нас обоих… — он запнулся, — по разным причинам. Ее приводило в восторг, что ее амулеты запахов так потрясающе работают: даже преподаватели не могли определить, что он — человек. А умение работать с лей-линиями у него было значительно выше среднего. Мы были соперниками, а она застряла между нами.

Я посмотрела на него, и он опустил глаза.

— Но она забеременела твоим старшим братом как раз когда начала раскручиваться моя музыкальная карьера. На всем западном побережье, не местная. И это все поменяло. — Глаза у него стали задумчивые. — Это грозило разрушить и ее мечты, и мои — то, чего мы хотели, как мы тогда думали.

Я чувствовала на себе его взгляд и молчала — наклонив тарелку, чтобы набрать последние капли супа.

— Твой отец всегда винил меня за ее несвоевременную беременность. Если бы она закончила курс, могла бы стать одним из лучших в стране разработчиком заклинаний.

— Настолько она была талантлива? — спросила я, откусывая от тоста.

Таката улыбнулся:

— Ты выигрывала все хеллоуинские конкурсы. Она все время создавала зелья для твоего папы, и он проходил все более чувствительные детекторы ОВ. Как-то она мне сказала, что Дженкс ее считает в магии легковесом, почти ворлоком. Это было не потому, что она не колдовала — а потому что колдовала.

Я вскинула голову, опустила ее и стерла масло с пальцев. Черт, я же забыла подобрать у ворот Дженкса. Даже не притормозила, чтобы они открылись. Ладно, может, Айви его заберет. Я туда возвращаться не стану.

— О'кей, поняла. Значит, земную магию я унаследовала от нее. Но Трент говорит, что ты хорошо умеешь работать с лей-линиями?

Он пожал плечами, закинул голову назад, так что дреды качнулись.

— Умел когда-то. Я мало ими пользуюсь, разве что бессознательно.

Я вспомнила, как сидела с ним рядом на зимнее солнцестояние, как он вздрогнул, когда закрылся круг на Фаунтейн-сквер. Да, наверное, умение работать с лей-линиями у меня от него.

— Значит, она от тебя забеременела, а ты решил, что твои мечты важнее, чем ее. И уехал, — сказала я осуждающим тоном.

Бледное лицо Такаты вспыхнуло краской.

— Я ее звал с собой в Калифорнию, — возразил он, уязвленный. — Я обещал ей, что мы сможем создать семью, воспитать детей и у каждого будет своя карьера. Но она оказалась умнее меня. — Таката скрестил руки на худой груди, пожал плечами. — Она знала, что все сразу не получится, и не хотела, чтобы я потом, оглядываясь назад, обвинял ее и ребенка, что остановили меня в последнем шаге от вершины.

Это было сказано с горечью. Я взяла остаток тоста, поднесла ко рту.

— Монти ее любил не меньше, чем любил… чем люблю ее я. Он хотел на ней жениться, но даже не предлагал этого, зная, что она хочет детей, а он их ей дать не сможет. Он от этого чувствовал себя ущербным… особенно когда я ему напоминал об этом, — признался он, опустив усталые глаза от чувства старой вины. — И когда она не поехала со мной в Калифорнию, он позвал ее замуж, видя, что у нее уже будет ребенок, которого она так хочет.

Лицо его нервно дернулось от ожившего воспоминания.

— И она согласилась, — тихо договорил он. — Мне это было больнее, чем хотелось бы признать — что она осталась с ним на этой каторжной работе в ОВ, за которую он взялся чуть ли не на спор, а не поехала со мной в Калифорнию, где были шансы на большой дом с бассейном и джакузи. Теперь, глядя назад, я понимаю, что был дураком, но тогда мне казалось, что поступаю правильно.

Сволочь.

Он посмотрел на меня — и не отвел глаз.

— Монти и твою маму ждала счастливая жизнь. Я уезжал с оркестром в Калифорнию. Мой ребенок должен был расти в счастливой семье. Я обрезал все связи. Может быть, если бы я не вернулся, все было бы хорошо. Но я вернулся.

Я макнула палец в крошки, слизала их. Все это казалось дурным сном, не имеющим ко мне никакого отношения.

— Ну, вот я и стал делать большую карьеру. — Таката вздохнул. — И даже понятия не имел, как изуродовал свою жизнь. Даже когда однажды вечером твоя мама прилетела на мой концерт и сказала, что хочет еще ребенка. А я, как идиот, все равно продолжал свое.

Он смотрел на свои длинные пальцы, аккуратно укладывающие ложку в тарелку.

— Вот это и была моя главная ошибка, — говорил он скорее себе, чем мне. — Робби — это была случайность, которую твой отец у меня украл, но тебя я ему дал сам. Когда я увидел, как он улыбается от всей души, — это когда тебя положили к нему на руки, — вот тут я понял, до чего жалка и бессмысленна моя жизнь. Тогда и сейчас.

— Она не бессмысленна, — возразила я, сама не зная зачем. — Твоя музыка трогает тысячи сердец.

Он горько улыбнулся:

— И что это мне дало, чем можно похвастаться? В чисто шкурном смысле, что я получил? — Он в мучительной досаде развел руками: — Большой дом? Навороченный концертный автобус? Мертвые вещи. Посмотри, что мог я сделать со своей жизнью — и как бездарно ее растратил. Посмотри, что было у твоей мамы и Монти.

Его голос стал громче. Я выглянула через его плечо в пустой коридор, тревожась, как бы он ее не разбудил.

— Посмотри на себя, — снова вернул он себе мое внимание. — На себя и на Робби. Вот вы — это нечто реальное, на что можно ткнуть пальцем и сказать: да, вот этих я водил за ручку, пока они не встали на ноги. Вот это я сделал — реальное и неоспоримое.

Расстроенный Таката замолчал на секунду, положив длинные руки на стол и уставясь в никуда.

— У меня был шанс прожить жизнь так, как она того стоит — и я отдал этот шанс другому, и притворяюсь, что знаю жизнь — хотя я только зритель, заглядывающий в чужие окна.

Я отставила тарелку — аппетит пропал.

— Мне очень жаль.

Таката посмотрел на меня исподлобья:

— Твой папа всегда называл меня эгоистичной сволочью. И был прав.