Глашатай что-то прокричал, но Владигор не разобрал ни его слов, ни заливистых воплей толмача, разлетевшихся над стылой водой. Он лишь заметил, что после окончания речи корабельщики кинулись к мачтам и стали неровными рывками стаскивать лодейные штандарты. Через небольшой промежуток времени штандарты вновь поползли вверх по мачтам, но на каждом из них виднелась снежно-белая полоса.

«Яким помер, не иначе, — с грустью подумал князь, вспомнив старика, освобожденного им из дворцовых подземелий после свержения Климоги. — Жаль его, мудрый был человек, справедливый…»

Он вскарабкался по стволу выше и за голыми темными садами увидел серые столбики дыма над крышами посадских изб, широким венцом окружавших крепостную стену Стольного Города. Стена опоясывала Город причудливо изломанной линией, над острыми выступающими углами которой возвышались бревенчатые башни, прорезанные узкими щелями для лучников и широкими квадратными бойницами с медными желобами, по которым горожане при приступах лили на вражьи головы кипящую смолу. В мирное время бойницы были заперты крепкими дощатыми ставнями, но сейчас ставни почему-то были распахнуты настежь, и из открытых проемов свисали длинные белые полотнища.

«Ох как они Якима помянуть торопятся, даже меня дожидаться не стали, — с досадой подумал князь, — хотя по обычаю его засветло похоронить надо, а дни нынче короткие».

Тут его внимание снова привлек какой-то шум со стороны пристани. Владигор повернул голову и увидел, как дружинники, спешившись, волокут по причалу тщедушного бродягу в драном меховом тулупчике. Подтащив его к казначеевскому жеребцу, они с силой толкнули бродягу в спину, так что тот упал на бревна. Владигор напряг слух и вдруг отчетливо различил в морозном воздухе раздраженный голос Дувана.

— Что, Осип, отбегался? — визгливо восклицал тот. — Ишь, хорек, под скамью забился! Думал к степнякам уплыть да в рабство продаться, да?

Оборванец попытался поднять голову и что-то ответить, но Дуван жирной рукой дернул конский повод, и злой жеребец, оторвав от земли копыто, с такой силой опустил его на спину бродяги, что его куцый тулупчик треснул по шву от самого ворота до разлетевшихся на пояснице пол. Бродяга вскрикнул от боли, а собравшаяся толпа разразилась угодливым разноголосым хохотом.

— Да кто ж тебя, доходягу, купит? — продолжал потешаться Дуван, глядя с седла, как бродяга выгибает спину и шарит ладонью по позвоночнику, пытаясь стянуть разошедшиеся полы. — Заберу-ка я лучше тебя на княжью псарню блох у борзых вычесывать да миски за ними вылизывать, — глядишь, к весне и откормишься! — И Дуван опять захохотал, похлопывая ладонью по шее своего жеребца.

Толпа тут же подхватила его икающий смех, а бродяга уселся на голой земле, втянул голову в плечи и закрыл макушку разодранными полами тулупчика.

— А что это вы развеселились! — вдруг строго рявкнул Дуван, щелкнув в воздухе длинной плетью. — Князь Владигор умер, а им, хамам, и горя мало!

От неожиданности Владигор чуть не свалился со своего насеста. Вот, значит, по кому вывесили из распахнутых бойниц белые полотнища! А если умер, так, выходит, до заката и похоронить должны! Кого же они, интересно, хоронить собираются? Может, на поминки пригласят?

Мысль о том, чтобы явиться на собственные похороны, показалась князю настолько забавной, что он чуть не рассмеялся в голос. Но крик с пристани опять привлек его внимание. Потеха кончилась: Дуван ожег бродягу плетью по ногам, а когда тот подскочил на месте, один из всадников ловко захлестнул обе ноги несчастного волосяным арканом и резким рывком свалил на бревна.

— Вслед за нашим князем пойдешь! — кричал Дуван, пока всадник приторочивал аркан к седлу. — Любил он со всякой швалью путаться да скоморошек брюхатить!

Владигор почувствовал, как сердце у него в груди забилось частыми упругими толчками, а по рукам пробежала теплая дрожь. В несколько прыжков он достиг земли, наискось, кроша сапогами ледок, перебежал низинку и к тому времени, когда всадники достигли подножия тропы, уже стоял на краю обрыва и в упор смотрел на приближающегося снизу Дувана.

Казначей не сразу разглядел препятствие на своем пути, тем более что ехал полуобернувшись назад и негромко перебрехиваясь с толмачом. Захваченный бродяга тащился по земле в самом хвосте кавалькады. Он, по-видимому, еще надеялся каким-то чудом сохранить свою жизнь и потому изо всех сил поднимал голову и старался держаться на боку, чтобы не лишиться сознания, — ударившись лбом или затылком о камень на тропе.

Первым почуял неладное раскормленный жеребец Дувана. Достигнув конца подъема, он увидел, что в пяти-шести шагах перед ним стоит стройный широкоплечий бородач в меховом тулупчике, туго перехваченном грубой льняной веревкой. Жеребец встал, переступил с ноги на ногу, а когда понял, что незнакомец не собирается уступать ему дорогу, вскинул голову, широко раздул ноздри и угрожающе заржал.

— Че встал, песье мясо? — заорал Дуван, дернув за повод, и повернулся лицом по ходу движения.

Увидев перед собой Владигора, казначей от изумления разинул рот и выпустил из руки тяжелую рукоятку плети, повисшую на кожаной петле вокруг запястья, опушенного мятыми засаленными кружевами.

— Ты!.. Т-ты!.. — яростно зашипел он, бурея лицом и дрожащей рукой ловя болтающуюся плеть.

Потом он резким рывком поднял жеребца на дыбы, бросил его вперед и, когда тот почти навис над князем, с силой взмахнул плетью. Владигор пригнулся, проскочил под конским брюхом и в тот миг, когда плеть рубанула воздух над его головой, поймал ее гибкий хвост на выставленную руку. Треххвостка змейкой захлестнула его запястье. Владигор, с силой рванув плеть на себя, выдернул Дувана из седла и сбросил его на землю. Сам он вскочил в опустевшее седло и, рискуя переломать ноги коню и свернуть себе голову, бросил почувствовавшего властную руку жеребца вниз по замерзшему глинистому склону. Если что и спасло их обоих, так это шипованные зимние подковы, на которые был уже перекован казначейский жеребец. Он храпел, рвал удила, но все же послушно приседал на круп и зигзагами спускался к пристани.

При виде этой картины всадники на тропе буквально застыли от изумления. Они очнулись от столбняка лишь после того, как Владигор поравнялся с замыкающим и, выхватив меч, обрубил волосяной аркан, на конце которого слабо шевелился связанный по ногам бродяга. Тот закрыл грязными ладонями лицо, подтянул ноги и так плотно уперся коленями в бороду, что князь едва сумел за конец аркана вздернуть его в воздух, чтобы перебросить через седло. Когда же тот задергался, схватился за ногу Владигора и чуть не свалился под копыта, князь слегка прижал пальцем толстую бьющуюся жилу на шее бродяги, успокоил его и, придерживая рукой поперек седла, кольнул жеребца в круп острием меча. Тот ударил в землю всеми четырьмя копытами, круто выгнул шею и, выкатив на князя окровавленный глаз, понесся в сторону заросшей камышом низинки.

Владигор не зря выбрал именно казначейского жеребца: за годы службы тот привык к тяжелой ноше и поэтому без особой натуги нес на себе двух всадников. К тому же, выезженный хорошим егерем для охотничьих потех, жеребец легко прокладывал себе дорогу в густом лесу, либо проскакивая между толстыми стволами, либо сминая и раздвигая грудью гибкий молодняк. Однако погоня не отставала, и, когда спина Владигора хоть на миг мелькала в просвете между деревьями, сзади раздавался певучий звон нескольких тетив, и две-три стрелы, мелькнув ястребиными опереньями, вонзались в стволы и ветви в пятнадцати — двадцати локтях перед мордой княжеского жеребца. Вслед за промахами до ушей князя долетала смачная ругань в адрес «заговоренного вора», но и она не приносила успеха лучникам. Тем не менее треск сучьев под копытами их коней слышался все ближе и ближе.

— Бросай меня, князь, уходи! — вдруг забормотал очнувшийся бродяга. — Я в кусты отползу, авось супостаты мимо проскочут!

— Проскочут, как же, держи карман! — ответил Владигор, направляя жеребца в обмелевшее русло извилистого лесного ручейка.