— Орехи ядреные! Семечки каленые! Яблочки моченые! — бормотал Филька, — пробираясь между рядами со своим лотком и внимательно вглядываясь в лица. — Грушки! Сушки! Сладкие зверушки!..
С момента, когда стражники оттеснили толпу от костра, торговля пошла хуже, и не столько потому, что жертвенные сласти не могли долететь до огня через головы стражей, сколько из страха, что в ответ на близкий взмах руки опричник воткнет в бросающего меч или дротик. И вдруг перед Филькиными глазами возникла рука с аметистовым перстнем на безымянном пальце правой руки. Аметист слегка отливал багрецом, но рука не дрожала, а, напротив, весьма уверенно выбирала из берестяных ячеек леденцовых петушков и облитые жженым сахаром орешки.
— И почем это добро? — раздался над ухом Фильки знакомый насмешливый голос.
— С тебя, князь, копейки ломаной не возьму, — усмехнулся Филька, подняв голову и встретив твердый взгляд Владигора.
— Кто тебя послал? — быстрым шепотом спросил князь, подкидывая на ладони шуршащую горсть сладкой мелочи и вертя в пальцах мелкий золотой кружок.
— Любава, — ответил Филька. — С тех пор как гонец донес, что ты помер, она места себе не находит…
— Что-то я ее не вижу, — перебил Владигор, окидывая взглядом толпу.
— Видать, не пустили, — сказал Филька. — Эта змея, говорят, какую-то болезнь у берендов нашла, боится, говорят, что коли занесут ее в Стольный Город, так в нем половина народу перемрет.
— Ерунда, — сказал князь, — просто испугалась, что если Любава сюда со своей свитой явится, весь народ к ней переметнется.
— А если ты, князь, сейчас явишься? — спросил Филька, возбужденно сверкая круглыми желтыми глазами. — Давай устроим! К Лиходею проберемся, колпаков этих перебьем, и ка-ак…
— Рано, Филька, не время еще! — негромко остановил его князь.
— А когда время? Чем тянуть, так давай сразу, пока новики в настоящую силу не вошли! — убежденно воскликнул Филька.
— Не в них сила, Филимон, — сказал Владигор, глядя в ему глаза.
— А в ком? — удивился Филька. — В волкодлаках? В Триглаве? Или Мстящий Волчар тайком воду мутит? Откуда тогда гадюка эта взялась со своим змеенышем?
— Не знаю, Филя, ничего пока не знаю, — сказал князь, — но мальчонку не трожь, какой он тебе змееныш? Сдается мне, ни при чем он здесь, не своей силой гадюка его на трон посадила!
— Смотри, князь, не перемудри! — шепнул Филька, приняв медный грошик из чьих-то рук и бросив в протянутую ладонь горсть вареной в меду пшеницы.
— За меня не бойся, — усмехнулся Владигор, — а сам на рожон не лезь и Любаве передай, чтобы тихо сидела и берендов своих почаще окорачивала, а то попрут сдуру на княжий терем да как почнут всех без разбору из окон на копья метать: правого, виноватого, старика, мальчонку, конюха, девку дворовую, — сам знаешь, народ дикий, ни в чем удержу не знает!
— Лес рубят — щепки летят! — мрачно буркнул Филька, взглянув на ближайшего стражника и ловко накинув обсахаренную баранку на шип его шестопера.
Опричник вздрогнул от резкого Филькиного движения и хотел было ткнуть в дерзкого лотошника своей булавой, но, разглядев баранку на ее колючей головке, довольно хмыкнул и, подкинув дармовой гостинец в воздух, поймал его широко раскрытым ртом.
— Ну что с него возьмешь! — усмехнулся Владигор, глядя на стражника, смачно хрустящего пойманной баранкой. — Однако человек не щепка сосновая!
— Тебе виднее, князь, — тряхнул головой Филька. — Я весь в твоей воле: как ты скажешь — так и сделаю!
— Скажи Любаве, чтобы сидела тихо, — прошептал Владигор, склонившись над лотком, — в тереме затворилась, скорби на себя побольше напустила, — понял?
— Понял, светлейший князь! — лукаво улыбнулся Филька. — Все как есть понял!
— А теперь лети отсюда! — тихо приказал Владигор. — Но сперва нож отдай — ни к чему он тебе!
— Ка-какой н-нож?! — затрепетал пораженный Филька.
— Который ты из висельника вытащил, — прошептал князь, с усмешкой глядя в его округлившиеся глаза. — Попадешься с ним — на дыбе изломают.
— Себя побереги, — сказал Филька, глядя на кровавые отблески, перебегающие по граням аметиста. — Мы без тебя — пустая трава, сам знаешь!
— Не дело говоришь, Филимон, — нахмурился князь. — И на перстень не пялься: не кровь в камне играет — огоньки пляшут! Нож давай!
Филька послушно склонил голову, сунул руку под полу кафтана, отстегнул от пояса кожаные ножны с кинжалом и под лотком передал оружие Владигору.
— А за Лиходея не бойся! — шепнул князь. — Не один я здесь — управимся!
С этими словами князь перебросил через голову стражника горсть купленных у Фильки сластей, и пока опричник неуклюже вытаскивал из ножен меч, чтобы примерно наказать наглеца, князь дунул ему в лицо и исчез в плотной, слипшейся, как лягушачья икра толпе. От этого дуновения глаза стражника вмиг остекленели, а сам он замер, нелепо растопырив руки и выпятив челюсть, заросшую жесткой сивой бородой. Тут за его квадратной спиной с треском разорвались брошенные в костер сласти. Колпаки, столпившиеся вокруг Лиходея, согласно обернулись на звук взрыва. Филька вытащил руки из рукавов кафтана и, стиснув коленями опустевший лоток, взвился над толпой, отхлынувшей от огненного всплеска. Оказавшись в воздухе, птицечеловек вмиг преобразился и, подхватив когтистыми лапами сброшенный маскарад, изо всех сил устремился к дуплу. Он вернулся обратно как раз в тот миг, когда Лиходей порвал звенья своих цепей, подпиленные ловким калекой, а Владигор чуть не попал в руки Десняка и его приспешников. Но мощный удар Филькиного крыла ошарашил старого боярина, и опричники едва успели спасти его сухое, легкое тело от внезапно хлынувшей на толпу Чарыни. Филимон немного покружил над береговой суматохой, стараясь не вдыхать влажный чад залитого водой костра, и, убедившись, что его князю уже ничто не грозит, поднялся к звездам. Широко распластав неподвижные крылья, он полетел в сторону леса.
— Чего ж ты сразу ко мне не явился? — спросила Любава, когда Филька дошел до этого места своего рассказа.
— Тревожить не хотел среди ночи, — сказал Филимон. — Сама говоришь, что от каждого шороха вздрагиваешь!
— Шорох шороху рознь, — сказала Любава, приминая пальцами шов на рукаве Филькиной рубахи. — И потом, неужто ты думаешь, что я в ту ночь спала?
— Не могу знать, Любушка, — вздохнул Филька. — Свет в окошке до утра горел, это точно, а про сон не скажу — не видел. Хотел подлететь да глянуть, но свету уж больно много во дворе горело, а у ограды народ с факелами да масляными плошками толпился, — не ровен час, заметили бы, а мне в птичьем образе показываться не след, сама знаешь!
— А под стрелу кто тебе велел подставляться? — спросила Любава, передавая Фильке рубаху.
— Так вышло, — сказал Филька, пошевелив кочергой угли вокруг полена. — Я их еще от Посада вел, тропу заячьими лапками пометил, собаки за ними и потянулись, а куда пес, туда и псарь! В болотину-то завел, а что дальше — пес его знает?! Выберутся да лес по злобе зажгут: народ дурной, пришлый — какой с них спрос! Вот и начал страх на них нагонять: то засвищу из камыша так, что кони по стремена в топь уйдут, то кого-нибудь крылом по лицу смажу, а как стало светать, взлетел и начал круги над их головами выписывать да вороном каркать, — во смеху-то было!
— Кто это там такой смешливый попался? — спросила Любава, втыкая иголку в бархатную подушечку.
— Да я ж не про них, Любушка! — отмахнулся Филька. — Они народ скучный и злобный: сразу за луки схватились, стрелки стали в меня метать — вот тут самый смех и начался! Стрелка сперва-то в небо улетает, а как достигнет положенного ей предела, так острием вниз оборачивается, — смекаешь?
— А если бы она на вершок левее прошла? — вздохнула Любава, подкидывая на ладони наконечник. — Смекаешь?
— Не помню, Любушка, ничего не помню, — растерянно забормотал Филька. — Помню только, что скакал с копьем наперевес, а потом вдруг удар, и сразу тьма! Потом земля запрокидываться стала, и ковыль мне в глаза волчьей шкурой кинулся. Очнулся, глаз один приоткрыл, гляжу: факел надо мной коптит и борода чья-то над грудью колышется. Потом голос: «Готово, несите!» Чувствую, подняли, понесли, и все выше, выше, пока перед моими глазами звездное небо не открылось. И опять тот же голос: «Марс входит в знак Стрельца, Венера покоится в Деве, — вечно будет разрываться твое сердце между любовью и битвой!» Смекаешь, Любушка?
